сбыта консервной фабрики, является образцом красоты, обходительности и справедливости, до тех пор они не избавятся от губительной эпидемии Джонсов.

Довольно часто высказывается соображение, что хотя мистер Джонс и не страдает избытком артистического вкуса и воспитанности, он такой дельный работник, такой верный друг и почти совершенный гений, так много сделавший для развития этой поразительной новой отрасли промышленности, что он достойнее и, право же, даже прекраснее любого Анатоля Франса. Разве его мощные и хитрые машины для консервирования не образец нового искусства, которое сродни свободному стиху, и разве в его назойливой, шумной рекламе, запятнавшей своими цветастыми щитами тихие поля, не дышит страсть созидания, которую можно приравнять к религиозному пылу, преклонению перед прекрасным и дерзанию, вдохновлявшим крестоносцев, ученых и поэтов? И разве его противник, который требует, чтобы этот грубый великолепный пионер соблюдал давно отжившие каноны поведения и красоты, не отставший от жизни слепец?

Но только эти уважаемые господа, которые во имя собственного спокойствия готовы многое простить своему неизбежному соседу мистеру Джонсу, слишком его переоценивают. Мистер Джонс — директор отдела сбыта, мистер Браун — главный управляющий, мистер Робинзон — президент компании — все эти чины консервной иерархии, якобы обладающие талантом, размахом и новым пониманием красоты, на самом деле просто торгаши, демагоги от коммерции, промышленные шарлатаны, создающие спрос, который сами же жаждут удовлетворить. Эти дивные, эти действительно благородные машины конструировали, собирали, усовершенствовали и пускали в ход самые обыкновенные рабочие, которых никто не считает пионерами. И невероятные формулы маринадов были созданы никому не известными, скромными химиками. И даже эти повсеместные рекламные щиты — знамена храброго крестоносца мистера Джонса, — их текст сочинил писака, получающий сорок долларов в неделю, и картинки, эти жуткие, безвкусные картинки намалевал какой — то мазила, а сама идея создания рекламных щитов родилась вовсе не в пылком воображении мистера Джонса — ее придумали не ведающие о романтике пленники рутины, служащие в рекламном агентстве.

И именно эти рабочие, химики, художники — эти чудаки, — они-то и есть дети нового мира, от них-то и следует ждать понимания красоты и смелости в политике.

А сам мистер Джонс, этот необыкновенный, смелый, новехонький творец индустриальной поэзии, неизменно голосует за республиканцев, ненавидит профсоюзы, принадлежит к масонам и пресвитерианской церкви, его любимый писатель Зейн Грей,^[8] и во всем остальном он отнюдь не является тем энергичным, стремительным, бесстрашным творцом и новатором, каким его рисуют поклонники. Он коммивояжер. Разносчик товара. Лавочник. Маркитант. Агрессивный болтун.

Америка присвоила себе репутацию самой передовой страны в мире и этим обстоятельством вот уже триста лет оправдывает немощность своей культуры, грубость манер и откровенное неприятие критики. И как ни странно, Европа воспринимает это как должное. Каждый английский писатель, посещая наш благодатный, бурлящий энергией край, сообщает нам, что от американской литературы ждут лишь грубой мощи и неуклюжести экскаватора. Мы прислушиваемся к этим словам и гордимся нашей грубостью и неуклюжестью, забывая, что нужна еще и мощь.

Таков наш национальный миф.

В Индии, Африке, Канаде, Австралии англичане тоже открывали новые рубежи, были пионерами и делали это не менее бесстрашно, жестоко и ни с чем не считаясь, чем американцы, отодвигавшие западную границу от Аллеганских гор до Гонолулу. Так же действовали французы в Африке, голландцы в Вест-Индии, немцы по всему свету. И грубиянов в Англии не меньше, чем в Америке. Кто скорее заслуживает названия грубияна, пионера и новатора — лорд Фишер,^[9] который последними словами ругает британский флот, или преподаватель Гарвардского университета, читающий при свече Остина Добсона?^[10] И разве старина Билли, солдат британской армии, не более мужественный завоеватель, чем агент по продаже шелков, пересекающий пустыню Аризоны в спальном вагоне?..

Миф! Америка больше не изолированная раса храбрых истребителей индейцев. Она часть мира. Как и всякая нация, она состоит из смелых новаторов и ворчливых ретроградов. Ее литература и ее Д. Джонсы подвластны тем же законам, что и литература и деловитые толпы Д. Джонсов в Англии, Испании или Норвегии. Мистер Генри Ван Дейк не более новатор и пионер, чем мистер Герберт Джордж Уэллс — и его не следует судить более снисходительно, и ему не следует делать скидок на провинциальность.

И Монарки, города с населением в 300 тысяч человек, являются наиболее яркой иллюстрацией противоречия между мифом о пионерах и реальной действительностью. К сожалению, американская литература описывала только крупные старые города — такие, как Нью — Йорк, Сан-Франциско, Ричмонд, — или маленькие поселки, забывая о промежуточном звене. А это звено представляет собой необычайно важный тип поселения: это город, где живет несколько тысяч жителей; это уже город и в то же время еще деревня, это крупный центр, которым управляют осторожные люди с психологией жителей деревни.

Лишь Бут Таркингтон, писавший об Индианаполисе, да несколько местных знаменитостей, стремившихся прославить богатство своих Монарков, обращались к описанию этих городов, которые в гораздо большей степени, чем Нью-Йорк, изготовляют наши товары, избирают наших президентов и… покупают наши книги. А между тем они достаточно значительны, чтобы из-за них стоило ссориться, и они заслуживают того, чтобы, не делая никаких скидок, сказать о них всю правду.

Говоря, что эти города развиваются по тем же законам, что Мюнхен или Флоренция, я вовсе не хочу сказать, что они похожи на Мюнхен или Флоренцию. Они росли необычайно быстро и были так наивны, так пронизаны республиканским и пресвитерианским духом, так самодовольны и неискушенны, что в них сложился тип существования, несколько отличающийся от жизни в других местах земного шара. Различие это, возможно, будет постепенно уменьшаться; возможно, и в этих городах выработаются благородные традиции спокойного и честного труда в противовес шумному нажиму, вынуждающему людей покупать ненужные им вещи, но этого благородства нельзя достичь, не изучая самого себя, не признав, что двадцатиэтажное здание совсем не обязательно прекраснее Собора Парижской богоматери и что завод, выпускающий 19 тысяч автомашин в день, не обязательно делает машины лучше, чем тот, который выпускает за день только одну…….