однажды я даже в конуре его побывал! Дело было так, сидел я, как обычно, возле его подъезда (сюда, за угол де­вятиэтажки я уж потом перебрался) и ждал свою порцию, смот­рю — выходит, да только в руках у него ничего нет, никакого па­кета! Я ужас как расстроился, все, думаю, кончилась моя сытая жизнь (мне же все наши лютой завистью завидуют)! А он вдруг и говорит:

— Эй, Лохматый! Пошли ко мне в гости! Я тебя со своими познакомлю! Гречневой кашей с гуляшом накормлю!

Я сначала растерялся как-то, ну, а потом пошел, конечно, кто ж от гречневой каши с гуляшом откажется! Надо сказать, кону­ра у него приличная, только запах стоит поганый, котом пахнет! Дурачок повел меня «на кухню» (у них там вся конура на перего­родки разбита) и поставил мне полную миску с кашей на табу­ретку! Я сначала не сообразил, а это, оказывается, чтобы мне не нагибаться к полу, для удобства! Ой, умереть со смеху можно! Да если бы он даже миску к стене привесил, мне б все равно удобно было, я ведь жрать приучен из любого положения. Это у нас каж­дый может и стоя, и лежа, и на лету поймать, не хуже чем в цир­ке! Я видел один раз цирк, «шапито» называется. Внутрь меня, само собой, не пустили, так я в щелочку подсмотрел, интересно ведь! Кого там только не было: облезлый медведь в наморднике в футбол играл, обезьяны в пестрых юбочках зубы так противно скалили, а хуже всех собачки беленькие с розовыми бантиками на спине, они между ног толстой тетки бегали, на задние лап­ки становились, когда она руку с зажатыми кусочками мяса под­нимала. Фу, противно смотреть! Мы за жратву горло друг другу перегрызем, это правда, но чтобы на задних лапках? Никогда! Право это такое наше дворняжье, побоями заработанное, — не ходить на задних лапах! Никогда и ни перед кем! А вот кашу с та­бурета — это пожалуйста, никакой обиды роду собачьему, даже наоборот! Слупил я кашу, само собой, подчистую, вкусно-о-о! Миску я вылизал, чтобы ни крошечки не пропало, а Дурачок мне и говорит: «Ну, а теперь пошли в "большую комнату", с моими знакомиться!» Я даже чуть не поперхнулся, забыл я про «своих-то»! Но, делать нечего, поплелся я за ним, в другую конуру. Там детеныш его по шерстяному такому полу ползает, на диване его самка сидит, ох, и воняет («духи» эта гадость у них называется, б-р-р!), а что всего противнее, рядом с ней, на кресле, рыжий толстый кот развалился! Мордастая скотина, лоснится весь, эх, придушить бы этого гада, чтобы не воображал! А Дурачок меня в конуру войти приглашает.

— Ну, чего в дверях топчешься, заходи, не стесняйся

А чего мне стесняться, уж не кота ли этого толстого!

— Ну, вот, познакомьтесь, это — Лохматый, спаситель наш!

Лохматый, это — Нина, это — Сереженька, ну, ты с ним уже зна­ком, а это — Персик… тихо, Лохматый, тихо! Он член семьи!

Это у меня шерсть дыбом непроизвольно поднялась на этого члена. Тут самка его и говорит:

 — Ух, какой страшный, он не блохастый? (Вот дура, а какой же еще!) А погладить его можно?

Тут я напрягся весь, что делать, не знаю, если гладить на­чнет.

— Нет, Ниночка, не надо, он этого не любит! (Молодец, Ду­рачок!) Ну, все, Лохматый, познакомились, и хватит на первый раз, пошли!

Ух, и обрадовался я, что, наконец, уйти можно к своим, на свободу! Не по себе мне в конуре этой тесной! И так бы все хоро­шо и кончилось, я ведь уже даже хвостом на прощание помахал, как вдруг этот мордастый Персик спрыгнул с кресла, выгнул спи­ну и зашипел на меня, мол, убирайся отсюда, уличная рванина! Ну, у меня тут крышу и снесло, не хуже чему Крысы сносит! Ведь, когда я появляюсь во дворе, все коты в ту же секунду оказыва­ются на деревьях, на самой их верхушке! И там они, не то что шипеть, а дышать в мою сторону боятся, их потом хозяева по три дня с дерева снимают! А этот мерзавец — такое! В общем, когда я в себя пришел, этот рыжий подлец торчал высоко на шкафу и противно орал оттуда, везде по комнате валялись опрокинутые вещи, а Дурачкова самка, забравшись с ногами на диван, вере­щала дурным голосом:

— Убери его, убери его немедленно! Он сейчас нас всех за­грызет!

Вот идиотка! Что я ей Крыса — людей грызть, лучше бы за котом своим мерзким следили! А Дурачок и того хуже:

— Ну, спасибо тебе, Лохматый, не ожидал от тебя такого!

Ничего себе! А чего он ожидал? Что я этого кота целовать в его мерзкую рожу буду? А то, что у него самка такая нервная, так это его проблемы! У меня тоже, может, самки нервные (еще какие!), я же ему их не подсовываю! И вообще, я к ним не напра­шивался! Так что счастливо оставаться! Ушел я от них, но только расстроился сильно, так расстроился, что я даже потом ночью спать не мог, вылез из подземного перехода, где все наши с бом­жами ночуют! У-у-у! Ветер воет! У-у-у! Я вместе с ветром завыл! У-у-у! Плохо-о-о! Пло-о-о-хо мне! Луна светит прямо в морду, и я слышу ее голос! Она поет в небесах собачьими голосами! У-у-у!  И я отвечаю! У-у-у! Там, на луне, живут лунные собаки, и, когда они голодные, они начинают есть ее, и луна уменьшается, а когда собаки наедятся, они ложатся спать, и тогда луна начинает рас­ти и становится опять большой и круглой, как глаз совы. Лунные собаки — это души дворняг, они зовут меня оттуда, и я отвечаю, жалуюсь им. У-у-у! Когда-нибудь, когда я умру, я тоже полечу на луну и стану там лунной собакой. Я буду вместе с другими душа­ми есть ее светящуюся плоть, и она будет становиться все мень­ше и меньше, пока не станет тоненькой маленькой щепочкой, и я тоже стану таким же легким и светящимся, как луна, и мне больше никогда не будет холодно, больно, одиноко! И я тоже буду петь вместе с луной, буду звать оттуда, из глубины неба, глупых дворняг, и они, услышав зов, поднимут кверху усатые морды и завоют на луну! У-У-У! Холодно! У-У-У! Голодно! У-У-У! Обидно!.. Конечно, обидно, когда этот жирный Персик каждый день теп­лую гречку с гуляшом жрет! Попадись он мне только на улице, задушу! У-У-У! Может, мне уехать куда-нибудь? В те края, про которые Дворник-таджик рассказывал, где всегда тепло и дыней пахнет? А что — Дурачок выйдет со своим свертком, а меня и след простыл! А потом, я вот что думаю: если там, в теплых кра­ях, старых обижать нельзя, — может, и нас, дворняг тоже? А еще Дворник-таджик говорил, что там снега совсем нет! Как же он мне надоел, этот снег; а еще хуже лед, застревает в подушечках лап, только и знай — выкусывай! А еще дороги посыпают всякой дрянью, отчего на лапах между пальцами раздражение красное, а еще стекла битые кругом, а еще холо-о-дно-о-о! О-О-О! А там тепло-о-о-о! Хорошо-о-о-о! 0-0-0! У-У-У! У-У-У! УУУУУ) УУУУУ-УУ... Ну, все, вроде, полегче стало, можно обратно лезть. Хорошая штука метро, наши все рядком лежат, носы в хвосты попрятали! Хр-р-р! Бр-р-р! Это им сны снятся, я приткнулся под бок к Рвано­му Уху, чтобы теплее было, и тоже бай-бай. Хр-р-р! Б-р-р! Хр-р-р!