Грейс Металиус Пейтон-Плейс

Часть первая

ГЛАВА I

«Бабье лето» похоже на женщину. Зрелую, страстную, пылкую, но изменчивую и своенравную, она приходит и уходит, когда захочет, так что никто не знает, придет ли она вообще и, если придет, надолго ли… На севере Новой Англии «бабье лето» на какое-то время отодвигает приход зимы. Оно приносит с собой последнее тепло года — не отмеченный ни в одном календаре сезон, который живет, пока зима не зашевелит ледяными костями и не появится на пороге со своим извечным снаряжением — облетевшими деревьями и твердой, промерзшей землей. Старики, чью молодую кровь выдули промозглые ветра, знают, что «бабье лето» — притворщица, что надо быть стойкими и не следует воспринимать его всерьез. Молодые же полны ожидания, они возбужденно вглядываются в холодное, осеннее небо, надеясь увидеть какой-нибудь знак, предвещающий встречу с ним. А иногда и старики, несмотря на собственный опыт и забыв о здравомыслии, надеются и ждут «бабье лето», обратив усталые глаза к небу в поисках следов поддельной нежности.

В тот год в начале октября «бабье лето» заглянуло в город под названием Пейтон-Плейс. Веселая, прелестная женщина подчинила себе всю округу, и все стало красивым до боли в глазах.

Небо было низким и насыщенно синим. Клены, дубы и ясени — красные, коричневые и желтые — прихорашивались в не по сезону теплых лучах солнца «бабьего лета». На холмах вокруг Пейтон-Плейс, излучая зелено-желтое сияние, по-старчески неодобрительно взирали на эту картину хвойные. На дорогах и тротуарах города лежали опавшие листья и так весело хрустели под ногами, так ароматно пахли, что только очень дряхлый старик, проходя по ним, мог думать о смерти и разложении.

Город тихо лежал в объятиях «бабьего лета». Ничто не двигалось на улице Вязов, главной улице города. Владельцы магазинов философски подходили к отсутствию торговли. Опустив парусиновые тенты перед витринами, они отдыхали в задних комнатах: кто-то дремал, кто-то просматривал «Пейтон-Плейс Таймс», кто-то слушал репортаж с бейсбольного матча.

С восточной стороны улицы Вязов поднимался шпиль конгрегациональной церкви. Указанное сооружение пронзало листву окружавших его деревьев и сияло ослепительно-белым светом на фоне ярко-синего неба. С противоположной стороны, через шесть кварталов деловой части города, стояло еще одно остроконечное здание. Это была католическая церковь, и ее шпиль, увенчанный золотым крестом, затмевал шпиль конгрегационалистов.

Сет Басвелл, владелец и редактор «Пейтон-Плейс Таймс», как-то раз написал в одной из своих статей, что две церкви, подобно обложке гигантской книги, держат с двух сторон деловой район города. Это поэтическое сравнение вызвало серию незначительных взрывов в Пейтон-Плейс. Редкий католик в этом городе хотел иметь что-то общее с протестантом, а конгрегационалисты совсем не горели желанием вступать в брак с католиками. Если уж воображаемой обложке суждено было существовать, то и первый, и последний лист должны были исповедовать одну религию.

Посмеявшись неделю над спорами, последовавшими за его публикацией, в следующем выпуске «Пейтон-Плейс Таймс» Сет переклассифицировал две церкви в высокие горы, охраняющие покой мирной деловой долины. И католики, и протестанты тщательно изучили вторую статью, в поисках следов сарказма и насмешек, но в конце концов обе стороны по достоинству оценили написанное, что еще больше развеселило Сета.

Старый, закадычный друг Сета доктор Мэтью Свейн ворчал:

— Хм, горы? Скорее два чертовых вулкана.

— И оба дышат серой и огнем, — смеясь, добавил Сет и налил еще по бокалу.

Доктор не разделял веселья своего приятеля. По его словам, доктор ненавидел три вещи в этом мире: смерть, венерические заболевания и организованную религию.

— На ум не приходит ни одна история, совершенная или нет, которая заставила бы меня посмеяться над чем-нибудь из этого, — говорил он.

Однако этим октябрьским днем Сет не думал о противостоящих религиозных фракциях, то есть не думал не только о них, а вообще ни о чем. Он сидел в своем офисе на первом этаже, потягивал что-то охлажденное, смотрел в окно и рассеянно слушал репортаж с бейсбольного матча.

Напротив большого белокаменного здания суда с выкрашенным ярь-медянкой куполом, на деревянных скамейках, которые являются, кажется, частью любого муниципального здания в маленьких городах Америки расположились старики. Они устроились на солнечной стороне и, сдвинув на глаза помятые фетровые шляпы, подставили свои старые, замерзшие кости теплому солнцу «бабьего лета». Старики были так же недвижимы, как и деревья, именем которых была названа главная улица города.

Тротуары, покрывшиеся рябью от выступающих на поверхность корней огромных деревьев, были пусты. Часы на здании городского банка, расположенного напротив суда, пробили один раз.

Была пятница, половина третьего.

ГЛАВА II

Кленовая улица делила улицу Вязов ровно на две части. Широкая, затененная деревьями, она тянулась с севера на юг через весь город. В северном конце тротуар заканчивался и открывалось пустое пространство, где стояли школы Пейтон-Плейс. Именно к этим зданиям держал путь Кенни Стернс — городской мастер на все руки. Старики на скамейке у здания суда приоткрыли сонные глаза.

— Вон идет Кенни Стернс, — сказал один из них. Это было совершенно лишнее замечание, каждый видел и, более того, знал Кенни.

— Трезв, как стеклышко.

— Ну, это не надолго.

Они рассмеялись.

— И все равно, он отличный работник, — сказал старик по имени Клейтон Фрейзер, который, о чем бы ни шла речь, вечно был не согласен.

— Да, когда не слишком пьян.

— Не знаю ни одного случая, когда бы Кенни из-за выпивки пропустил работу, — сказал Клейтон Фрейзер. — В Пейтон-Плейс нет другого такого мастера: у него, что называется, «золотые руки».

— Жаль, с женой ему не так везет, как с работой, — хихикнул другой старик. — Может, для него было бы лучше быть мастером в чем-нибудь другом.

Замечание было принято одобрительными смешками.

— Джинни Стернс — бродяга и проститутка, — без улыбки заявил Фрейзер. — Не так-то много может сделать парень, женившись на прирожденной шлюхе.

— Может напиться, — сказал старик, первым начавший беседу.

Разговор исчерпал себя, все на минуту замолчали.

— Сегодня пожарче, чем в июле. Будь я проклят, если моя рубашка не намокла от пота.

— Не надолго, — сказал Фрейзер, сдвинув шляпу на затылок и взглянув на небо. — Я видел такие повороты