увидеть картинку, надо было закрыть глаза. Тогда Париж становился именно таким, каким он всегда представлял его.

Андреасу нравилось быть частью этой кулисы. Ему нравилось, как он выглядит, когда сидит в кафе и читает газету или идет по улице с багетом под мышкой, с сумками, полными овощей, которые пролежат неделю в холодильнике, а потом отправятся в мусорное ведро. Когда туристы спрашивали его, где снимался фильм, он с готовностью отвечал им. Отвечал на французском, даже если видел, что перед ним немцы или швейцарцы, которые с трудом его понимают.

Он был одновременно статистом и зрителем воображаемого фильма, туристом, который почти двадцать лет ходит по улицам города, нигде надолго не задерживаясь. Ему нравилась эта роль, другой он и не желал никогда. Большие начинания, перемены всегда пугали его. Он ходил по улице Сен-Мишель или Сен-Жермен, поднимался на Эйфелеву башню, осматривал Нотр-Дам или Лувр. Прогуливался по Новому мосту и отоваривался в крупных торговых центрах, несмотря на заоблачные цены. Иногда он шел за людьми, наблюдал, как они делают покупки или сидят в кафе, а потом отпускал их. Когда он общался с друзьями, прожившими всю жизнь в Париже, то поражался, насколько плохо они знают город. Они почти не выбирались из собственных районов, а в музеях не бывали со школы. Вместо того чтобы радоваться красоте города, они поносили забастовки работников метро и загрязненный воздух, жаловались на недостаток парков и детских площадок.

В конце дня он отправился в кино и посмотрел американский боевик, простенький фильм со зрелищными трюками и спецэффектами. По дороге домой его окликали зазывалы секс-клубов. Раньше ими работали нечистоплотные молодые люди, но в последнее время все чаще попадались женщины, которые были куда настойчивее своих коллег. Андреас смотрел под ноги и отгородился рукой, однако женщина увязалась за ним до перекрестка, уговаривая и спрашивая, а как насчет? Заходите. У нас новые девушки.

— Я здесь живу, — ответил он и пошел на красный свет, чтобы отделаться от нее.

Его раздражало, что с ним заговаривают. Казалось, зазывалы видят его насквозь и знают о нем то, что скрыто от него самого. За кулисами, за непрозрачными дверями секс-клубов, баров и эротических ярмарок наверняка шла грубая, грязная жизнь. Его тревожила мысль, что эта жизнь может оказаться реальнее его собственной. За все эти годы Андреас ни разу не бывал в подобных заведениях.

В воскресенье утром он долго спал. Позавтракал в кафе и, читая газету, слышал, как за соседним столиком молодая немецкая пара спорила о том, где провести остаток дня. Ей хотелось в Лувр, ему — нет. Когда она спросила, что же он собирается делать, он не знал, что ответить.

Около полудня Андреас опять оказался дома. Проверил чью-то классную работу, потом полистал две книжечки, купленные в пятницу в немецком магазине. Они вышли в серии обучающих текстов, которые он иногда читал с лучшими учениками, — короткие детективчики о похитителях предметов искусства или контрабандистских шайках, с небольшим словарем из шестисот, тысячи двухсот или тысячи восьмисот слов, описывавших целый мир. Андреасу нравились эти истории, несмотря на их удивительную банальность и предсказуемость.

Первую книжечку он быстро отложил. Она была посвящена экологическому терроризму, теме, которая удручала его и едва ли подходила школьникам. Вторая называлась «Любовь без границ». На обложке был рисунок пером, напоминавший ему о стиле шестидесятых и странным образом бравший за живое: девушка и молодой человек сидели в уличном кафе под раскидистыми деревьями и улыбались друг другу. Андреас прочел аннотацию. В книге рассказывалось об Анжелике, юной парижанке, которая приехала в Германию работать сиделкой и влюбилась в Йенса, студента, изучавшего морскую биологию. Семья, у которой поселилась девушка, жила в Рендсбурге, неподалеку от датской границы. Много лет назад Андреас ездил туда на конференцию, посвященную скандинавской литературе. Город ему понравился, хотя все время лил дождь и он почти ничего не увидел.

Особого желания читать с детьми про любовь у него не было. При каждом поцелуе в классе хихикали, шептались и отпускали дурацкие шуточки. Но еще подростком, Андреас сам влюбился в девушку-сиделку. Открыв книгу наугад, он принялся читать.

Я не мог следить за движением. Не мог отвести глаз от Анжелики. В «фольксвагене» стоял ее запах — запах лета, солнца и цветочных полей.

Андреас вспомнил Фабьен, как ездил купаться на пруд с ней и Мануэлем. Они с Мануэлем ходили в одну гимназию и по дороге нередко встречались в поезде. Андреас изучал германистику и романистику, а Мануэль готовился стать преподавателем физкультуры. У него был «ситроен 2СѴ», старая, постоянно ломавшаяся развалюха.

С Фабьен Андреаса связывала любовная история, из которой так ничего и не вышло. Он ее любил, а в ее чувствах ни разу до конца не разобрался. Одно лето они виделись почти каждый день, проводили вместе много времени, но он не решился признаться ей в любви, а Фабьен его признаний как будто и не ждала. Уже обосновавшись в Париже, он написал ей письмо, в котором наконец говорил о своих чувствах и которое потом не отослал.

Андреас давно не вспоминал о Фабьен и Мануэле. И целую вечность ничего о них не слышал. В памяти всплыло объявление о рождении ребенка: ничем не примечательное младенческое личико, а также вес и рост новорожденного — словно эти данные о чем-то говорили. Возможно, он поздравил их или даже послал подарок, Андреас уже ничего не помнил. На похоронах отца он мельком видел их обоих, это была последняя встреча.

Он пролистнул несколько страниц вперед.

Я взял ее за руку и поцеловал. Немного позже мы лежали бок о бок на берегу канала.

— Ты — странный человек. Я не понимаю тебя.

— Меня и не надо понимать, мотылек, — сказал я, взглянув на нее. — Я сам себя не понимаю. Видишь ли, порой я даже не могу точно сказать, чего я хочу.

— Жаль, — тихо ответила она. — Я бы сейчас так хотела, чтобы ты знал, чего хочу я.

В следующие двадцать минут мы почти не разговаривали. А когда поднялись, Анжелика стряхнула с брюк травинки.

— Ты милый.

— А ты чудесная.

Андреас уставился в книгу. Мотылек, именно так он называл Фабьен, butterfly, если они разговаривали по-английски — ее немецкий был тогда так же плох, как его французский. И она сказала, что он не знает, чего хочет, с исключительно четким произношением. You do not know what you want.

Он вспомнил, как это было. Стоял жаркий день. Они втроем поехали на пруд. Переоделись в зарослях. Мануэль сказал, что поплывет на другой берег, и