что-то, такое, что… Сердце зазябло у Кости, заныло, забыл все слова.

– Некогда тут, а он как… – оглянулась Глафира, хотела прикрикнуть и – рассмеялась. Поняла.

– Подержите мне, Костя, зеркало. Так. А теперь вот сюда. Так. Ну, спасибо, довольно. Довольно же, ну?

Зеркало ходуном ходило. Костя молчал, а рот был растворен все той же, его покорной от века, улыбкой.

Назначили Косте экзамен наране Успенья. Жарынь стояла. Мух развелось – невесть сколько. Старушку одну – не владела она руками – так изжиляли, что ума решилась старушка.

Трудно было заниматься Косте. Весь иссиделся – как вот, бывает, иссидится наседка: выйдет из лукошка – и шагу ступить не может. Веснушками Костя зацвел, голова стала еще больше, обрезался озябший носик.

– Что, молодой человек, похудал? Какая такая заела болезнь? – увидал как-то Костю исправник.

– Эк-замен, – покорно улыбнулся Костя.

– Э-э, вот оно что! Ну не робей: я сам с почтмейстером потолкую…

Поехал Иван Макарыч к почтмейстеру. Почтмейстер – старикан трухлявый. К новому году выходит в отставку. Из носу сыплет табак – на бумаги, на письма; все уж кличет уменьшительно: очочки, телеграммочки, книжечка разносненькая. Такого Ивану Макарычу улестить – велико ли дело? И улестил.

Скор и милостив был Косте экзамен. И часу не прошло – вышел Костя светел, что новенький месяц. Вернулся домой – в фуражке с желтым кантом, в новой форменной тужурке.

Увидала Потифорна чиновником Костю – в голос как взвоет да в землю – кувырь:

– Сергий Радонеж… угодники вы мои-и! Да разразите же вы меня-а! Чем я вам теперь отплачу-то за Коську?

3. Князь

Бывает, что хозяйка слишком любезная – в стакан чаю набутит сахару кусков этак пять: инда поперхнешься от сладости. Так вот и дворянин Иван Павлыч: лицо имел приятное, очень приятное, приятности – все пять кусков. Ходил Иван Павлыч в верблюжьей рыжей поддевке, в сапогах высоких, при часах французского золота с толстой цепочкой. И как Иван Павлыч первым всегда все знал, то принимали его алаторцы именитые очень охотно: тем и кормился.

Теперь проживал Иван Павлыч временно (третий месяц) у отца Петра, протопопа соборного. Очень полюбил протопоп Ивана Павлыча. Каждый день после обеда садились они на диван, именуемый Чермное Море.

– Ну, Иван Павлыч, давай, брат, опять поговорим отвлеченно.

Отвлеченно – про диавола, стало быть. По этой части протопоп был мастак. Будучи в академии еще, составил книгу: «О житии и пропитании диаволов». Ту книгу Иван Павлыч усердно прочитал.

– … А по мне, ваше преподобие, самые благочестивые – болотные черти, потому – семейно живут, неблудно и в муках рожают детей, – заведет Иван Павлыч умильно.

– А-а-а, это хохлики называемые? – обрадуется протопоп, глаза заблестят. – Шу-устрые этакие, знаю, у-ух!.. – И видимо, знает досконально: даже покажет, какого хохлики росту. И пойдет, и пойдет про хохликов: Ивану Павлычу – только слушай.

Нынче Иван Павлыч огорчил протопопа: поговорить отвлеченно не захотел, вот приспичило ему тотчас после обеда к исправнику бежать по какой-то экстренной надобности.

– Ну, что еще за экстра такая? – поглядел сердито исправник: занимался он в кабинете изобретениями – оторвал его Иван Павлыч.

Дворянин Иван Павлыч в руке держал книжку, вроде паспортной, что ли. Нагнулся к исправникову уху:

– Почтмейстер-то новый… в агарковских номерах…

– Э-е, ну тебя! Это я вчера еще знал.

– Да нет, Иван Макарыч, я не про то. Прописался почтмейстер-то – и представьте… Да что там, вот сами поглядите.

Взял паспорт исправник – обмер: почтмейстер-то новый… князь. Форменный! Князь Вадбольский, женат, разведен, и княгиня проживает в городе Сапожке, при отце своем протоиерее… Хотел исправник спросить что-то, не то про паспорт, откуда князев паспорт достал Иван Павлыч, не то еще что – и не мог от страху.

Ухмыльнулся Иван Павлыч предовольно – и от исправника дальше погнал резвым игрень-конем. Через час все в Алатыре знали про князя-почтмейстера. Вышло волнение великое. Ночь мало кто спал.

«Ежели наш князь разведен и в самом деле, то ведь… Марьюшка-то наша…» – такие тут вершины мысленные отверзались, что уж куда там спать.

Наутро у почты – длинный черед: вдруг всем загорелось марки покупать. Пронзенный десятками девьих взоров – князь шелохнуться боялся. Шелестел шепот, вился около князя:

– Вид-то благородный какой! Печать-то прикладывает как, а?

– Нет, ты глянь: подбородок-то…

А и верно: в подбородке – вся соль. Так – лицо как лицо. Скуластое, желтое, с зализами лоб, но подбородок…

Очень, конечно, странно – но подбородка у князя нет и в завете: губы, усы, а потом прямо – юрк под галстук, как будто оно так и надо. И давало это князю вид какой-то прищуренный, даже, сказать бы, коварный.

Мясоедом прошел слух: по утрам стал являться князь на базаре с кошелкой. Будто вот просто как все, ходил с кошелкой вокруг капустных вилков, веников из Мурома, наваги мороженой. Нет, тут что-то не так…

– Ходил-то, ходил. Нет, а ты вот скажи, что он купил на базаре? – добивался исправник.

– Гм, купил? Как будто ничего не купил.

– Вот то-то и оно: ничего… – Исправник торжествовал. – Не затем он и ходил, не покупать ходил, а слушать, да. Слушать, понял?

Слушать? Нет, видно, недаром у князя подбородок такой…

Опять без свадеб кончился мясоед. Колеи зажелтелись, затлели. Надсаживалось воронье по заборам, теплынь выкликало. Звонила капель. Пожаловала честная Масленица в Алатырь.

У исправничихи – полон рот хлопот: завтра князь-почтмейстер к исправнику зван на блины, князя умеючи надо принять. С чем-то князья блины кушают? Неуж, как и мы, грешные, с маслом с топленым, с яйцом, со сметаной, с припекой, с снетком? Нет уж, для верности – надо бы сведущих людей спросить.

– Вот что, Иван Макарыч. Ступай-ка ты к Родивону Родивонычу сейчас и все у него прознай, он человек ведь придворный. Да зови его на блины: разговаривать-то князя кто будет? Да вертайся скорей… а то – знаешь?

Исправнику это хуже горькой редьки – ехать к Родивону Родивонычу. С того года, как получил Родивон Родивоныч портрет и собственноручное письмо – зазнался так, что житья с ним нет. И все ладит – в соборе чтоб раньше исправника к кресту подскочить. Этакой ведь фуфырь!

Смахивал Родивон Родивоныч на старого кочета, и сноровка такая же: все наскакивал.

– Сме-та-на? – на исправника так и наскочил, даже попятился Иван Макарыч. – Про сметану и думать не могите. Фидон: сметана. Исключительно: зернистая икра. А на ужин: бульон, свинья-соус-пикан… И вообще все легкое и французское.

Блины были в четверг. Из гостей был только