на тот свет вас отправлю».

Ричард остановился послушать.

— И что стало с Кроссли? — спросил он. — А жен щина что говорит?

— Она сказала инспектору: «Ради Христа уходите, он же вас убьет».

— И он закричал?

— Нет, не кричал он. Только рожу скорчил и воздух в себя втянул. Батюшки-светы, в жизни такой жуткой физиономии не видывал! Тремя рюмками коньяка еле запил потом эту пакость. А инспектор еще швырнул револьвер, а револьвер-то пальнул. Никого, правда, не убило. И тут Кроссли вдруг стал совсем другой. Руки по швам, потом к сердцу прижал, лицо снова спокойное, аж мертвое. А по том вдруг как захохочет и в пляс пустился. Такие коленца выкидывал! А женщина смотрит на него и глазам своим не верит, ну, и полиция его сгребла. То он бесновался, а тут тихий стал, только немного чокнутый. Голыми руками брать можно. Его и увезли на «скорой помощи» в сумасшедший дом.

И Ричард пошел домой к Рейчел и все ей рассказал, и она ему все рассказала, хотя, в общем, что тут было рассказывать? Вовсе она не была влюблена в Чарльза, сказала она. Просто ей хотелось немного позлить Ричарда, и ничего она такого не говорила, и Чарльз ничего такого не говорил, что он им приписывает, это ему тоже просто приснилось. Она всегда любила его и только его, несмотря на все его недостатки: скупость, болтливость, неряшливость. Они с Чарльзом спокойно поужинали, и она как раз думала, какое свинство со стороны Ричарда вот так улизнуть, ни слова не объяснив, и где-то пропадать целую вечность. А вдруг бы Чарльз ее убил? Он стал ее вертеть по комнате, шутя, он хотел с ней потанцевать, а тут как раз раздался стук в дверь и инспектор крикнул: «Уолтер Чарльз Кроссли, именем короля вы арестованы за убийство Джорджа Гранта, Гарри Гранта и Ады Колеман в Сиднее, в Австралии». И Чарльз совершенно спятил. Вынул пряжку Рейчел и сказал: «Не отпускай ее от меня». И стал выгонять полицейских, грозясь их убить своим криком. А потом он скорчил им жуткую рожу, и тут уж, можно сказать, он совершенно рухнул, просто вдребезги был разбит. «Очень милый человек. Мне нравилось его лицо, и мне так его жалко».

— Ну, и как вам моя история? — спросил Кроссли.

— Да, — сказал я, больше занятый счетом. — Милетский рассказ в лучшем виде. Луций Апулей, примите мои поздравления.

Кроссли обратил ко мне смятенное лицо, весь дрожа, он стиснул руки.

— Здесь каждое слово — правда, — сказал он. — Душа Кроссли разбилась на четыре части, и вот я безумен. Ах, не осуждайте Ричарда и Рейчел. Прелестная любящая пара, два олуха, я никогда не желал им зла. Они меня часто тут навещают. К тому же душа моя разбита, прежние мои способности оставили меня. Мне остается одно — мой крик.

Я так сосредоточился, слушая его и одновременно ведя счет, что и не заметил огромного вала черных туч, наплывавших исподволь и в конце концов затмивших солнце и затянувших все небо мраком. Упали первые теплые капли. Вспышка молнии нас ослепила, ударил сокрушительный гром.

Тотчас все смешалось. Грянул ливень, крикетчики бросились под укрытие, умалишенные принялись виз жать, голосить и драться. Высокий молодой человек, тот самый Б.К.Браун, который раньше играл за Хаитов, содрал с себя все и бегал нагишом. Старый бородач, примостясь за судейской будкой, заклинал гром: «Бах! Бах! Бах!»

В глазах у Кроссли сверкнула гордость.

— Да, — сказал он, указывая на небо. — Вот это крик! Вот это эффект! Но я могу и почище.

Потом лицо его вдруг угасло, стало ребячески робким, несчастным.

— О Господи, — сказал он. — Сейчас он снова на меня будет кричать, этот Кроссли. Он меня доконает!

Дождь грохотал по кровельному железу, и я с трудом разбирал слова. Опять сверкнуло, опять громыхнуло сильнее прежнего.

— Но это только вторая степень, — крикнул он мне в ухо. — Первая бьет наповал! Ах, — сказал он. — Неужели непонятно? — Он глупо ухмылялся. — Я же теперь Ричард, и Кроссли меня убьет!

Голый бегал, вопя и размахивая битой — препротивное зрелище. «Бах! Бах! Бах!» — заклинал бородач, и дождь хлестал по его спине, низвергаясь с заломленных полей шляпы.

— Глупости, — сказал я. — Мужайтесь, вспомните — вы же Кроссли. Вы сладите с дюжиной Ричардов. Да, вы вели игру и проиграли, потому что за Ричарда было его счастье. Но у вас остается ваш крик.

Кажется, я сам понемногу сходил с ума. Тут доктор кинулся в нашу будку, с брюк у него лило, он потерял очки, но был в щитках и крикетных перчатках. Он уловил наш повышенный тон и вырвал руки Кроссли из моих рук.

— Живо в палату, Кроссли! — крикнул он.

— Не пойду, — сказал Кроссли, вновь обретая надменность. — Катись ты к своим яблочным пирогам и змеям!

Доктор схватил его за пиджак и потащил из будки. Кроссли его отшвырнул. В глазах полыхало безумие.

— Вон отсюда, — рявкнул он. — Лучше отстаньте, или я закричу. Слышите? Я закричу. Я всех вас, мерзавцев, изничтожу. Я лечебницу сровняю с землей. Вся трава тут пожухнет. Я закричу.

Лицо его исказилось ужасом. Пятна зарделись на скулах, уже расползались по лицу.

Я заткнул уши и выскочил из судейской будки. Отбежал метров на двадцать, и тут меня обожгло, опрокинуло, оглушило и ослепило. Сам не знаю, как я остался в живых. Наверное, я тоже счастливчик, как Ричард, герой рассказа. Но Кроссли и доктора убило молнией.

Тело Кроссли вытянулось, доктор корчился в углу, затыкая уши. Все недоумевали: смерть ведь наступила мгновенно, и не такой человек был доктор, чтобы затыкать уши от грома.

Рискуя испортить всю историю столь недостойной концовкой, я, однако, вынужден присовокупить, что Ричард и Рейчел — те самые друзья, у которых я остано вился, — Кроссли описал их достаточно метко, — но когда я им сообщил, что человека по имени Чарльз Кроссли убило молнией вместе с их другом доктором, они, горячо оплакивая доктора, смерть Кроссли, кажется, приняли довольно легко. На лице Ричарда ровно ничего не отразилось. Рейчел сказала:

— Кроссли? А-а, это который рекомендовался австралийским иллюзионистом, он еще на днях показывал дивные фокусы. И ведь аппаратуры никакой — только черный шелковый платок. Мне так нравилось его лицо. Ой, а Ричарду совершенно не нравилось.

— Еще бы, я просто видеть не мог, как он пожирал тебя взглядом, — сказал Ричард.

1924