имеет бегун или толпа, приветствующая его? И все же много лет

Спустя старики будут рассказывать внукам, что видели, Кай Куц брал дистанцию. Внукам будет скучно слушать об этом, у них уже будут свои любимые спортсмены, и деду не удастся передать им то волнующее чувство, когда Куц и зрители говорили друг другу без слов: «Мы— «кобберы».

Я сделал это отступление вовсе не для того, чтобы отдать дань австралийской страсти к спорту. У меня была другая цель. То, что относится к австралийскому любителю спорта, верно и для австралийского писателя. Он любит говорить читателю: «Смотрите, я нашел настоящего человека! Я хочу показать вам его личные качества». Для этого ему нужно застать своего героя в момент, когда в нем проснется чувство, когда в его душе пробудится чуткость. Быть может, именно поэтому он так любит писать о детстве.

Француз, прочитав эти рассказы, может удивиться, для чего они вообще написаны, ведь в них так мало интеллектуального содержания, которое французы ищут в литературе. Но если австралийский писатель чувствует, что он может сказать: «Вот настоящий человек!», то он и его читатель вполне довольны.

Но еще лучше, если писатель может сказать: «Познакомьтесь с моими «кобберами», с моими закадычными друзьями». Книги тех писателей, чьи рассказы вы прочтете, давно сделали их моими закадычными друзьями. Поэтому я тоже говорю вам: «Познакомьтесь с моими «кобберами». Надеюсь, что вы их полюбите. Надеюсь, что они смогут, несмотря на дальнее расстояние и различие взглядов, говорить с вами знакомым языком тех простых, но глубоких чувств, которые роднят всех людей. Если нашим писателям это удастся — значит, они верны самой благородной цели своего творчества.

А. А. Филлипс.

ВЭНС ПАЛМЕР

ТАБАК (перевод Б. Носика)

В палатке мужчины вяло играли в покер, лениво слушая, как дождь стучит по жестяной крыше. Почти двое суток у них не было табака, и жизнь стала совсем пресной. Речушка по пути к станции наверняка разлилась, и телеге с провизией теперь не проехать. Но что значит недостаток мяса или муки по сравнению с нехваткой курева!

Карэн, буровой мастер, про которого говорили, что он и во сне не выпускает трубку изо рта, лежал в углу на койке и, закрыв глаза, старался хоть как‑нибудь забыться. Он даже обедать отказывался, боясь, что после обеда еще нестерпимее захочется курить. Остальные угрюмо сидели по углам — одни покусывали мундштуки пустых трубок, другие скучно переругивались за картами, — чувствовалось, что все с трудом сдерживают раздражение. Они испробовали самые различные заменители табака — от чая до оберточной бумаги, но ни в чем не нашли утешения.

— Ничего, — стараясь подбодрить всех, сказал повар, — наш Энди непременно прорвется со своей телегой. Этого парнишку не остановит и тысяча таких речек.

Карэн с трудом, словно он был болен, приоткрыл глаза.

— Пацан не курит. Ему что! Лишь бы добраться!

— Он все сделает, как надо, я вам говорю, — повторил повар и пошел к двери.

Снаружи палатку обступало безбрежное море прибитых дождем зарослей акации, над которыми, словно корабельная мдчта, возвышалась буровая вышка. Дождь так пропитал все вокруг, что даже лес, казалось, вот — вот растает, будто он из сахара. Если бы люди могли сейчас работать, им и то было бы легче, но дрова в штабелях промокли насквозь и поддерживать огонь в топке было невоз можно. Не могли они и читать — все газеты пестрели рекламами трубок и Табаков — Табаков крепких и легких, Табаков терпких и свежих, таких душистых, что от одного запаха кружится голова. А за табаками шли трубки, массивные, удобные трубки с плавными, манящими изгибами… Чтобы прекратить это самоистязание, повар тайком собрал все газеты и засунул их под хлебный ящик…

Вдруг послышалось тяжелое чавканье лошадиных копыт, перестук колес. В палатке все замерли и на мгновение обратились в слух.

— Ага, вот и наш Энди, — нарушил молчание повар. — Что я вам говорил?

Толкая друг друга, все бросились к двери и увидели, как забрызганная грязью подвода выбирается из зарослей. Энди, накрыв голову мешком, как капюшоном, сидел на передке телеги, и радостная широкая улыбка сияла на его мальчишеском лице.

— Успел проскочить! — закричал он. — Еще час — и мне бы не проехать. Скоро весь берег затопит, как пить дать! У переправы беднягу Принца чуть с ног не сбило течением. А он уперся копытами и стоит. Там бревна, ветки понесло… Вот будет наводнение!

Энди был парнишка лет семнадцати, тощий и нескладный на вид, но ловкий и подвижный. Сейчас он весь был под впечатлением своего подвига. Поездка оказалась нелегкой, это правда, но он уж постарался.

Повар стал вытаскивать поклажу и складывать отдельно жбаны с керосином и мешки с провизией.

— А где табак? — вдруг спросил он.

— Да, где он там? Выкладывай, — заворчали рабочие, толпясь у него за спиной.

Энди остановился как вкопанный.

— А что, разве в ящике нет?

— Нет, — закричал повар. — Ни черта здесь нет!

— Там было двенадцать пачек, — заторопился Энди. — Шесть легкого и шесть крепкого. Я сам видел, как их считали в лавке. Я сказал лавочнику, чтобы он положил табак в этот вот ящик. Точно помню, как сказал ему.

Энди вдруг показалось, что он очутился в кольце горящих по — волчьи глаз. Во рту у него пересохло. Молчание рабочих было страшным, полным угрозы.

— Все этот дурак лавочнйк, — снова проговорил Энди. — Я пошел к мяснику за мясом, а ему сказал: «Заверни табак в бумагу и положи туда, в ящик».

Все молчали. И вдруг Карэна прорвало.

— Сопляк безмозглый! — заорал он. — Небось нарочно все подстроил!

Парнишку как по лицу ударили. Он чуть не заплакал.

— Нарочно?.. Нет, мастер, нехорошо так. Они мне там на станции говорили, что мне ни за что не пробиться. Оставайся, говорят, а утром, говорят, может, сумеешь верхом добраться… А я говорю им, что у ребят там курева нет, и что вы ждете, и что мне не страшно… Ух, если б я только знал…

Продолжать было бесполезно. Рабочие, казалось, готовы были разорвать его на части; но Энди теперь уже все было безразлично. Он‑то всю дорогу до лагеря гордился тем, что пробился, представлял себе, как все будут хвалить его, будут им восхищаться. И вдруг — такая встреча! В этом было столько насмешки, что Энди, ошарашенный, и слова не мог произнести от обиды. Повар обыскал всю телегу, — он не верил, что табака нет.

Среди поднявшегося рева и шума Энди проскользнул к дверям и пошел распрягать лошадь.

А когда минут через десять повар вышел из палатки, он увидел, что Энди с унылым видом седлает