- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »
СЛОВО ЗА СЛОВО
ЧАСТЬ I РАССКАЗЫ ИЗ ОДНОГО ПОДЪЕЗДА
1 Скорее всего, Абарбарчук был евреем. Так я теперь думаю. Или представителем вымирающей народности. Сейчас этого уже не проверить, но сомнения остались. Дюжий, ражий, нос наперевес. Он появился где-то там, в прошлом, в сорок каком-то послевоенном году: в сапогах-галифе-портянках, с офицерской планшеткой через плечо и с такой чудовищной щетиной на щеках, будто скосили на них по осени яровые и осталась засохшая стерня – жесткая, колкая, густо-несминаемая. Может, он был пришельцем с иной планеты? Еврей-пришелец, – а почему бы и нет? Многое тогда объяснимо...
Милочка, евреечка, Скажи, которо времечко. Времечко девятый час, Идем на станцию чичас...
В нашей школе он работал военруком. Военным руководителем. Наставником подрастающего поколения. Заставлял нас маршировать и отдавать честь, примерять противогазы и разбирать затворы, – какого черта он выплыл в моей памяти тут, в Иерусалиме? Кроме того, он был парикмахером. Стриг, брил, поливал без разрешения вонючим одеколоном для прибавки к зарплате. Ах, Абарбарчук, Абарбарчук, парикмахерская твоя душа! Томный взгляд, пробор на кудрях-воланах, гитара с бантом: – Ты рассейска вольна пташка, воспремилый соловей... Нет, он не был парикмахером, это я всё перепутал, – дурацкий дурак, идиотский идиот, кретинский кретин! Он сидел в кресле, в парикмахерской на Арбатской площади, укутанный по уши в белую простыню, и кто-то колдовал над его буйной порослью, – а я ждал в очереди. Еще ему подстригали волосы в ушах. Оттого и зацепилось: Абарбарчук – парикмахерская – белый халат – удушающий запах цветочного одеколона. Он не был парикмахером, как я теперь понимаю, да и евреем – сомнительно. Абарбарчук? – а впрочем... Он был Золушкой, да-да! – многое тогда проясняется. Золушка Абарбарчук. В двенадцать часов ночи, с последним ударом курантов Золушка меняет свой пол... Он появился в нашей школе в несытом еще сорок каком-то году, но орденов не носил и нашивок за ранения тоже. Был ли он контужен, был ли он списан по болезни, был ли он дезертиром – был ли он? Абарбарчук. Дюжий и ражий... Он ехал на машине, уцепившись за руль, и встревоженным глазом новичка оглядывал встречные знаки: "Поворот налево", "Остановка запрещена", "Крутой уклон". И вдруг знак! Незнакомый! Черное, и кукиш беленький. Встал. Забоялся. Спрашивает у деда на приступочке: – Дедушка, это что за знак? – А это, чтоб ты знал, – "Конец жизни". Заглох: – Чьей?.. – Твоей, – чьей еще? – Тогда я не поеду под него. Я развернусь, дедушка. – Давай. Развернулся –и сзади знак. Черное, и кукиш кверху. – Деду, и там конец? – И там. – Чего же теперь делать? – Чего делать? А ничего не делать. Душой возносись. – Как, дедушка?.. Чуть не позабыл: Абарбарчук не отбрасывал тени. Или тень не отбрасывала его. В любом случае это было подозрительно и наводило на размышления. Он выстроил нас на асфальте, на припеке перед школой, браво ступил вперед чищеным сапогом и крикнул на всю улицу к восторгу местных старушек: – Здравствуйте, товарищи школьники! А мы, шпана мелкозубая, арбатская, смоленская, пресненская, шептуны, сморкуны и завиральники, рявкнули дружно в ответ, к ужасу тех же самых старушек : – Хайль Гитлер! Дальше провал. Захочешь – не вспомнишь. Память отказывается служить дальше и старательно подсовывает взамен фактов накатанные глупости сюжетов. Его арестовали. Его погнали из школы. Он выгнал нас. Мы повинились. Он не перенес позора и застрелился из трофейного парабеллума. Глупости! Откуда у пришельца парабеллум?.. Если уж он контужен, так пусть ходит по электричкам, из вагона в вагон, тянет руки, трясет головой, косит наглым глазом: – Братья и сестры! Пусть каждый поможет, кто сколько может! Беру рублями, беру слезами, беру сочувствием... Больше я о нем ничего не знаю. Не помню. Не пересекался путями. Он запирался в своем кабинете от настырных взглядов, кипятил на плитке воду, швырял туда промерзшие пельмени с мясом, чтобы закусить после стакана водки, – но это уже директор школы, хромоногий горбыль, это не Абарбарчук. У того не было своего кабинета, да и он, скорее всего, не пил в школе, чтобы не застукали. Он был интендантом в лучшие времена, так мне порой кажется: капитан Абарбарчук, сапоги с подскрипом, и возил в армейских тылах вагон винограда к скорой победе. Виноград был переложен стружкой, брусками льда, и на встрече с американцами Абарбарчук блеснул своим неслыханным сюрпризом. Роскошные "дамские пальчики" под армянский коньяк: сам маршал Жуков пожаловал ему орден. Он носился на виллисе, с автоматчиками, бравый капитан Абарбарчук, по завоеванной Германии, – а потом всё закончилось: гражданка, поиски работы, неприкаянные друзья с пугаными глазами, бесконечное до озноба слово – кос-мо-по-ли-тизм. И танком прошла по нему жизнь. Он торговал эмоциями, бедный Абарбарчук, эмоциями вымершей народности – не пропадать же добру, а с этого не ожиреешь. Помню, он выстраивал нас в школьном коридоре и командовал, играя голосом: – Через вестибюбель! С песнями! Арш – два – арш!.. Хотя нет, это был не он и не там. Это полковник Довгань в институте, лысый и лаковый, – отдельный о нем рассказ. Довгань годился Абарбарчуку в отцы. Отец – Довгань, сын – пришелец. Мы лежали под навесом, на штабелях из авиационных бомб, и курили потихоньку в кулак, чтобы не застукали командиры. Самолеты улетали по заре на учения, бомбить болота в белорусских лесах, техники заваливались под брезент досматривать сны, а он приходил к нам под навес, инженер эскадрильи: пуганый, облеченный полномочиями, которых не снести. – Я понимаю, – говорил он. – Я всё понимаю. Тоже учил. Жуковский. Отец авиации. Крыло с профилем. Сверху скорость больше, снизу давление: подъемная сила, это я всё понимаю. – И косил замученным глазом: – Но как эта стерва, эта сука, эта падла – сто тонн с довеском! – он уже кричал, пуская пузыри, – как она на воздухе держится, почему не падает, – этого я не по-ни-маю!!.. И курил потом долго, жадно, со стоном, пепел сбрасывая на бомбы, словно участвовал в мерзком надувательстве и не мог из него выскочить. Вот-вот раскроется обман, и попадают с неба самолеты: Жуковский умер, ему что, а инженеру отвечать... Мы тогда похохатывали над ним. Чего там сложного?
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »