головы, смело подошла к Генри, сидевшему на земле. Узкие глаза ее щурились, лучились в улыбке.
— Тюрьма гулял? — спросила она на ломаном языке африкаанс и засмеялась.
— Почему тюрьма?
— Приезжал полис, искал тебя.
— Нет, я заблудился.
Бушмены понимающе улыбались, скалили в улыбке ровные зубы. Генри тоже улыбнулся. Бушмены о чем-то заговорили все сразу.
— Воды, — сказал Мкизе, обращаясь к девушке, которая не отходила от него и которую звали Пити.
— Вода ходи — ходи ногами. — Пити приветливо улыбнулась.
Тронулись в путь. Вскоре показались два дерева. Там была вода. Но бушмены обошли источник стороной и, сделав большой круг, попали в селение, состоявшее из нескольких шалашей. Оттуда Пити, взяв страусиное яйцо, помчалась за водой. К источнику с противоположной стороны ходили на водопой животные, и бушмены не хотели пользоваться их тропой, чтобы не отпугивать антилоп.
— Охотники думали сначала — ты больше мертвый, чем живой, — сказал старый Кану, оставшись с Генри.
Кану не был вождем. Просто Кану был старым и мудрым, и все признавали это. Он рассказал, что когда-то работал на ферме бура, но вернулся к своему народу. Год за годом, вольный, бродил он со своим племенем по Калахари, занимаясь охотой, питаясь травами и кореньями. Если долго не выпадало дождей, племя разбивалось, как сейчас, на мелкие группы, чтобы легче было прокормиться.
— Здесь луна хороший, а солнце плохой. Но зато нет злых людей.
— Когда власть перейдет к народу, мы не забудем о твоем племени, — сказал Генри. — Власть будет нашей.
В селение вернулось несколько женщин. Принесли в кожаных мешках ягоды, муравьиные яйца, дикий лук.
Генри уселся со всеми у костра. Бушмены были дружны между собой. Никто не претендовал на особое положение. Продуктами делились поровну. Генри тоже получил свою долю. Жареная саранча и дикий лук показались ему, голодному, очень вкусными.
Бушмены запели, аккомпанируя себе на пятиструнной арфе — гуаши. Песня напоминала то вой ветра, то шорох песка, то трубный призыв слонов. Певцы воодушевлялись все больше. Мужчины вскочили, стали танцевать танец охотника и газели, все ускоряя темп. Зрители дружелюбно принимали исполнение. Генри думал, как несправедливы те, кто считает их дикими. Братскому, человеческому отношению бушменов друг к другу могли бы позавидовать многие.
Видимо, эта дружба и дает им возможность выжить в таких суровых условиях.
Весь вечер Пити ходила около Генри, пудрилась, макая кусочек мягкой кожи в висевшую на шее пудреницу из панциря черепахи. (Пудра была приготовлена из семян душистых трав.)
Потом раздобыла для гостя кусок сушеного мяса, уселась рядом. Генри не совсем понимал ее ломаный африкаанс.
— Ты уйдешь от нас? — спрашивала она.
— Да, скоро.
— Почему ты торопишься? Разве тебе плохо у нас?
— Меня ждут там.
— Твоя женщина?
— И она тоже.
— И полиция… — Пити засмеялась. — А я всегда живу в Калахари, — сказала она грустно.
— Ты еще увидишь мир. Все изменится. Мы все изменим.
Пити пристально смотрела на него, силясь понять, что он сказал.
Ночью бушмены спали, укрывшись одеялами из шкур или забравшись в меховые мешки. Из-за высокой песчаной дюны выглядывала луна, удивленно разглядывала ветхие шалаши и маленьких людей. Лунный свет вспыхивал зеленым пламенем в глазах шакалов, бродивших вокруг лагеря. Где-то далеко раздался громовой утробный рев льва, и шакалы, вывшие на луну, сразу умолкли.
С племенем Генри прожил неделю, не переставая удивляться этим приветливым и доброжелательным людям, за которыми колонизаторы совсем еще недавно охотились, как за дикими зверями.
Генри окреп. И однажды утром он и несколько бушменов двинулись на юго-восток. Пити добывала для них коренья, собирала с деревьев чиви красные плоды. И раз даже принесла в деревянной чашке мед.
На третий день, когда солнце вскарабкалось по белесому небу почти в зенит, они увидели одинокую ферму. Пастух-африканец, опираясь на палку и стоя на одной ноге, пас стадо овец. Размахивал железными крыльями ветряной насос. В прямоугольнике искусственного бассейна голубело небо.
— Мы пришли, — сказал старый Кану.
Генри молча смотрел на пастуха, на землю, заселенную людьми. Он волновался, словно блудный сын, вернувшийся наконец домой.
— Мы пришли, — повторил Кану. — Здесь живут твои братья.
— Хвала тебе, бушмен. Хвала тебе, старик.
Маленькая Пити с грустью смотрела на гостя. Он явился из другого мира, и этот мир властно звал его к себе. Генри подошел к Пити, молча подержал ее руку в своей.
На дороге показался грузовик со скотом в кузове. За рулем сидел африканец. Ветер сносил в сторону плотный шлейф красной пыли. Генри остановил машину.
— Вид у тебя, парень, будто ты через Калахари шел, — сказал шофер неприветливо. — Ну, садись.
Генри уселся в кабину.
— Честно скажи: документы есть?
— Нет.
— Встретим патрулей на дороге — выскакивай…
Когда Генри выглянул из окна, Кану и его спутники вое еще стояли у дороги. Маленькая Пити, притихшая и грустная, смотрела на машину. Генри помахал рукой, но Пити не шевельнулась.
Генри стало грустно. За короткий срок он успел подружиться и с девушкой, и с Кану, и со всем маленьким племенем.
Машина прыгала по выбоинам. Откинувшись на спинку сиденья, Генри глядел вдаль. Плыла навстречу холмистая степь. Оставались позади фермы и прямоугольники земель, огороженные заборами.
Генри думал уже об Иоганнесбурге. Все дороги ведут домой. Там ждут его друзья, ждет Анна и ждут агенты секретной службы.
Нелегкая предстоит борьба. Но нет другого пути.