Вадим Роговин Том 3. СТАЛИНСКИЙ НЕОНЭП (1934—1936 годы)

Введение

Солона вода, и хлеб твой горек,

Труден путь сквозь толщу прошлых лет,

Нашего величия историк,

Нашего страдания поэт.

Только б ты не допустил ошибки,

Полуправды или лжи,

Не смешал с гримасами улыбки

И с действительностью миражи.

М. Алигер

Восстановление исторической правды о сталинизме представляло длительный, противоречивый и драматический процесс. После смерти Сталина расчёт с наследием сталинизма осуществлялся сугубо половинчато и сопровождался многочисленными попятными движениями. Правящая бюрократия оказалась не способной к развенчанию сталинистских идеологических стереотипов и возрождению подлинно марксистского менталитета не только из-за своей косности и невежества. Социальный инстинкт, интересы самосохранения подсказывали ей, что развенчание насаждавшихся на протяжении нескольких десятилетий идеологических и исторических мифов опасно: оно неумолимо должно вести к устранению её с политической арены как узурпатора власти партии и народа.

Любая идеология представляет не что иное, как проект переустройства либо консервации сложившихся общественных отношений. К идеологическим мифам относятся ложные прогнозы, иллюзорные политические программы, несбыточные социальные проекты. Постсталинистские режимы, возглавляемые ограниченными и хвастливыми партократами, были не менее щедры на велеречивые и радужные обещания «светлого будущего», чем сталинский тоталитарный режим. Крах этих обещаний (от построения к 1980 году коммунистического общества до перестроечной «революции сверху», якобы несущей «социалистическое обновление») жесточайшим образом скомпрометировал в сознании миллионов советских людей коммунистическую идею. Это явилось одним из решающих факторов, позволивших реакционным силам после подавления «странного путча» в августе 1991 года осуществить беззаконный разгон коммунистической партии и открыто провозгласить программу реставрации капиталистических отношений в республиках распавшегося Советского Союза.

После этих трагических событий новая, прокапиталистическая власть перешла к насаждению идеологических мифов о скорых благодетельных последствиях «рыночных реформ». Непредвзятый поиск истины снова был вытеснен худшим видом идеологии — воинствующей социальной демагогией, представляющей, по удачному выражению советского философа М. Лифшица, «уродливый двойник демократии» ^[1].

Идеологические мифы, однако, не могли бы оказывать столь сильное дезориентирующее влияние на массовое сознание, если бы они не подкреплялись историческими мифами. Такого рода мифы всегда, а особенно в кризисные эпохи, выступали излюбленным духовным оружием реакционных политических сил. В отличие от псевдопрогнозов и нереальных обещаний они представляют не продукт политического заблуждения или социальной демагогии, а результат исторического невежества либо сознательного замалчивания одних фактов и тенденциозной интерпретации других.

В принципе мифы, касающиеся прошлого, развенчать легче, чем демагогические проекты «судьбоносных» преобразований, обнаруживающие свою несостоятельность лишь в ходе их проверки социальной практикой. Для опровержения исторических мифов необходимо восстановить действительные факты прошлого, скрывавшиеся или искажавшиеся заинтересованными в этом политическими силами. Однако на такой путь — очищения исторической правды от многочисленных мифологических напластований сталинской школы фальсификаций — косная постсталинская бюрократия не могла и упорно не желала встать.

Даже в лучшие времена хрущёвской «оттепели» в «партийных документах» и исторических работах, посвящённых тому, что тогда именовалось «культом личности и его последствиями», содержались многочисленные оправдания ошибок и преступлений сталинской клики. Да и как могло быть иначе, если у власти оставались запятнанные соучастием в сталинских преступлениях представители этой клики и взращённые ею партократы, обязанные своему выдвижению «большому террору».

Осудив наиболее одиозные и криминальные деяния Сталина, Хрущёв не решился довести свои разоблачения даже до пересмотра фальсифицированных процессов 30-х годов и «ограничил» преступную деятельность Сталина периодом, последовавшим за убийством Кирова. Советская историография хрущёвского периода сохраняла в неприкосновенности версии внутрипартийной борьбы 20—30-х годов, согласно которым Сталин «отстоял ленинизм» в борьбе с «антипартийными» течениями в ВКП(б). Она не сделала ни единого шага к переосмыслению идейного наследия и политической роли оппозиционных сил в ВКП(б) и международном коммунистическом движении. Над несколькими поколениями советских учёных продолжал довлеть запрет на сколько-нибудь объективное исследование и освещение данной проблематики.

Отстранение Хрущёва от власти в 1964 году означало долговременную победу консервативных сил в руководстве КПСС. Брежневско-сусловское руководство наложило табу на всякую критику Сталина и сталинизма, на пересмотр бесчисленных идеологических и судебных подлогов.

Лишь с 1987 года, на гребне обманчивой «перестройки», в советской официальной идеологии аморфный термин «культ личности Сталина», мало что дающий для понимания трагедии большевистской партии и советского народа, был заменён термином «сталинизм», впервые выдвинутым левой оппозицией 30-х годов. На основе начавшегося восстановления исторической правды открывалась возможность реконструкции логической цепи ошибок и преступлений сталинизма и раскрытия подлинно социалистической альтернативы исторически сложившемуся течению событий, той, что обосновывалась левой оппозицией в ВКП(б).

Однако с 1989 года прокапиталистические силы, захватившие ведущие политические и идеологические позиции в СССР, заменили критику сталинизма злостным извращением марксистской теории и революционной практики большевизма. Итогом этого стала реставрация (хотя и с обратным, негативным знаком) основного тезиса сталинистской пропаганды: «Сталин — верный продолжатель дела Ленина и Октябрьской революции».

Тем самым вновь были закрыты пути к объективному изучению основных этапов и сущности антибольшевистского, бонапартистского переворота, осуществлённого сталинской кликой. Место прежних мифов заняли не менее произвольные и фантастические мифы и исторические подлоги.

Ведущее место среди фальсификаторов 80—90-х годов принадлежало