подавали признаков жизни. Да и кому это было нужно, искать осложнений на свою голову? Чтобы заглушить крики, соседи включили радиоприемники на всю катушку, и из окон понеслись мелодии романсов. На рассвете убийца прохаживался вдоль верфей старого порта, сжимая в руке окровавленный нож. Он, видите ли, искал, с кем бы ему поговорить, кому излить душу.

— Он нашел нас, — сказал один из сидевших за столом.

— Случай, просто случай, — добавил второй. — Мы его спросили, чего он хочет.

— Теперь он в тюрьме, но здесь ему начисляют пенсию, а это уже слишком! — возмутился третий.

— Розу поместили в приют для сирот, — продолжала мадам Бонифацио, — а потом мне предложили взять ее к себе и обеспечить работой. Она не доставляет мне никаких хлопот, одну лишь радость, а природа-матушка, нисколько не интересующаяся тем ущербом, который она сама же нанесла когда-то, а лишь дарящая новую жизнь и новые силы, в своей простоте и наивности, вдруг свела ее с Боно! Вот здесь бы и должен был проявить себя талант предвидения такой писательницы, как Маргарет Стилтон. А я… что же, я могу лишь смутно кое о чем догадываться, кое-что предполагать. Ну-ка присмотритесь к Боно повнимательнее. Что вы видите: только ли его ловкость, живость и проворство?

Мы все как по команде повернули головы в сторону кухни, которую словно озаряла ослепительным светом белозубая улыбка шеф-повара.

— Я думаю, что, как только он накопит достаточно денег, чтобы совершить дальнее путешествие, он вернется на родину, к своему племени, а потом унаследует власть и могущество своего отца — короля, или, как они говорят, вождя племени, потому что Боно — самый любимый королевский сын из двухсот пятнадцати детей старого вождя. Итак, он станет королем, а Роза — королевой, и они будут вместе охотиться на леопарда.

— Да, это совершенно в духе Клеманс, в описании поворотов судьбы и состоит ее искусство!

— О ком это вы говорите? — спросила мадам Бонифацио.

Я трусливо прибег к игре слов, чтоб не выдать свою любовь, от которой я пока что не мог избавиться:

— Видите ли, я произнес по-латыни слово, означающее милосердие, великодушие, я имел в виду, что судьба иногда может быть милосердна и великодушна к одному из сирых и убогих в этом мире… — вывернулся я.

В эту минуту Роза принесла и поставила на стол глубокую конусообразную глиняную посудину, в которой дымился суп.

Проглотив несколько ложек, я почувствовал себя наверху блаженства, словно оказался летом посреди теплого моря, кишмя-кишащего рыбой. Внезапно к моей тени, проплывавшей над морскими глубинами, присоединилась тень Клеманс… Мадам Бонифацио умолкла, и было слышно, как она усердно работает ложкой.

Около стола возник Боно, явившийся спросить, понравился ли нам его суп.

— Когда ты отсюда поедешь домой, — сказал один из постояльцев, чья кожа на руках напоминала пятнистую и сморщенную кожу ящерицы, — не забудь захватить в свою хижину побольше консервных банок с рыбой, которую ты кладешь в этот суп, и коробки с пряностями, тогда твои соплеменники будут поклоняться тебе как богу.

Мадам Бонифацио вытерла губы, набожно поцеловала крестик и взмахом пухлой ручки прервала взрывы хохота Боно. В окне возник чей-то серебристо-черный силуэт… Человек этот серьезно и многозначительно взирал на нас.

— Входите, входите, святой отец.

Мужчина с целлулоидным воротничком уселся за стол вместе с нами; сел он с угла, как-то на краешек стула, и Роза тотчас же принесла ему салфетку, вставленную в кольцо.

— Святой отец Жозеф — мой старый друг, господин Авринкур. Он печется о падших душах, о людях, как говорится, с трудной судьбой. Мы с ним познакомились незадолго до того, как я вновь взялась за этот пансион, пребывавший в весьма плачевном состоянии…

— Это был просто бордель, — сказал святой отец.

— Ах, это было так давно…

— Тридцать три года тому назад, моя дорогая…

— Мы были так молоды… Мы ничего не боялись… Жили, так сказать, полной жизнью, стремясь откусить кусок побольше…

Святой отец намазывал густой соус на гренки и, казалось, был всецело поглощен этим занятием, а следовательно, ничего не слушал и не слышал.

— Это было в тот период, когда впервые затрещало здание Римско-Католической Церкви, что предвещало предстоящий кризис. Я была одной из первых, кто пожелал на денек в неделю удаляться на отдых в монастырь в Верхнем Провансе, приветливо распахнувшим свои врата для тех, кто устал от шума и суеты больших городов; там в монастыре открыли нечто вроде гостиницы, где можно было провести ночь. Я тогда служила контролершей на автовокзале. И вот однажды, выходя из монастыря, чтобы отправиться на свою автобусную остановку, я вдруг наткнулась на Жозефа, собиравшего в окрестностях целебные травы. Он уже тогда носил такой воротничок, и манеры и походка у него были такие же, как сейчас.

— Да, я шел по одной из тропинок, вокруг которых, как говорили, росло множество сорняков, и вообще травы были густые, пышные и буйные, там прятались и экземпляры редких растений, находившихся на грани исчезновения. Так вот, я заполнил там несколько альбомов этими ценными образцами.

Трое постояльцев испросили у хозяйки разрешения встать из-за стола, не дожидаясь десерта. У них была назначена встреча, а вернее, они собирались перекинуться в картишки с приятелями в том же квартале, причем играть они собирались в манилью,^[9] и как они утверждали, сегодня вечером игра должна была представлять собой последнюю тренировку перед турниром, о начале которого извещали транспаранты, протянувшиеся через улицы. Мадам Бонифацио, казалось, была рада тому, что они ушли, и по ее знаку Роза принесла нам высокий голубой кофейник, такой ярко-голубой, что хотелось тотчас же схватить кисть и нарисовать его, так как вокруг все краски вдруг поблекли.

— Теперь мы можем поговорить спокойно, никого не опасаясь и не стесняясь, — сказала мадам Бонифацио. — Эти игроки в манилью до сих пор находятся под надзором полиции, а соответственно, и под моим присмотром. У нас с полицией отношения такие: услуга за услугу… ну, вы ведь меня понимаете? Могу сказать вам еще вот что: я — верующая, а Жозеф — нет, и вообще он такой же святой отец, как… как вот этот кофейник…

— Разумеется, я тогда собирал гербарий, — сказал Жозеф, — но делал это лишь для виду, а на самом деле я держал под наблюдением монастырь, где, как мы не без оснований предполагали, скрывался один военный преступник. Видите ли, я родился в семье потомственных полицейских. Эта профессия передается у нас по наследству, от отца к сыну. Кстати, тот бригадир, что посоветовал вам остановиться в этом