твои тайны, — заметил Дик. — Значит, не хочешь?

— Нет, не хочу. Вечером мне надо поработать.

— Ты Майка давно не видела? — быстро спросил Дик, который, как всегда, боялся, что я немедленно начну читать лекцию о сонетах елизаветинских времен, хотя такого прецедента никогда не было — мне это даже в голову не приходило.

— Уже несколько недель, — сказала я.

Алекс, который до этого молчал и отщипывал куски от булки — он принес ее с собой, вдруг заметил:

— А почему бы нам всем не пойти куда-нибудь выпить?

Я хорошо воспитана. Поэтому тут же, не задумываясь, предложила:

— Да ну еще! Давайте лучше выпьем здесь. А поскольку Дик, Лидия и Алекс как раз и относятся к категории людей, преувеличенно оценивающих мои доходы, они немедленно согласились. Не успев договорить, я уже поняла, что они и так не сводят глаз с моей бутылки. Не исключено, что они шли за мной от самого магазина. Я налила каждому в стакан, потом решила, что и у меня нет причин для воздержания, и плеснула себе. Мы перешли в гостиную, расселись там и завели беседу. Дик принялся рассказывать, как днем отправлял бандероль. Сначала ему сказали, что она слишком тяжелая, потом, что завязана не тем шпагатом, а потом, пока он ее перевязывал, почтовое отделение взяли и закрыли. Мы поинтересовались, что за тяжесть он пересылал, и Дик пояснил — несколько кирпичей, он решил послать их племяннику ко дню рождения. Потом Лидия рассказала, как отправляла свой первый роман своему первому издателю. Она принесла его на почту и нарочито скромным тоном дамочки среднего класса вежливо осведомилась:

— Нельзя ли отправить эту бандероль ценной?

Она ждала, что ей ответят

— Разумеется, мадам! Но служащий рявкнул:

— Нельзя!

Как выяснилось, отказ был вызван все теми же сложностями со шпагатом и сургучом. Но Лидия восприняла его, как пророческое отрицание ценности ее произведения и была так потрясена этим неожиданным отказом, что, схватив рукопись, унесла ее домой, и роман провалялся у нее еще месяца три.

— А потом, — призналась она, — когда в конце концов я все-таки его отправила, оказалось, на вложенном внутрь письме осталась дата трехмесячной давности, и к тому времени, как издатель взялся читать рукопись, прошло уже как бы шесть месяцев. Когда же я позвонила им через три месяца и сказала, что роман валяется у них уже полгода, они мне поверили. Словом, сами понимаете.

Мы не очень поняли, но засмеялись, выпили еще джина и перешли к обсуждению литературных успехов наших многочисленных знакомых. Тема оказалась неистощимой, ибо каждый из нас в той или иной мере что-то пописывал, хотя только одна Лидия считала себя художником-творцом. Я-то сама отнюдь не художник, я трачу жизнь на дотошное и скрупулезное изучение поэзии шестнадцатого века. Это занятие полностью меня поглощает, хотя окружающие считают его бесполезным. Мои приятели полагают, что у меня критический склад ума, применимый и в разных других сферах, поэтому они часто отдают мне на прочтение свои пьесы, поэмы и письма, и время от времени я пишу на них рецензии. Дик, например, доверил мне парочку своих творений, которые до тех пор не публиковались и, как мне кажется, абсолютно непубликабельны. Среди них, в частности, был роман, местами отмеченный неожиданным талантом и большим обаянием, но беспомощный по композиции и, что еще хуже, никак не упорядоченный во времени. Я не так уж пекусь о сюжете, но, мне кажется, события должны происходить в определенной последовательности. Герои же Дика действовали неизвестно где и неизвестно когда, и было совершенно непонятно, какое событие произошло раньше, какое — позже, и сколько времени длится данная сцена — часы или дни, и когда она происходит — на несколько часов, дней или лет раньше, а может быть, позже предыдущей — никто не мог ничего разобрать. Я сказала об этом Дику, и он удивился, встревожился и никак не мог взять в толк, что я имею в виду. Следовательно, этот недостаток нельзя считать случайной технической погрешностью, он — неотъемлемая часть его творчества. Дик зарабатывал на жизнь, сочиняя что-то для телекомпании, но это занятие не слишком его увлекало. Алекс, напротив, был увлечен своей работой так же, как я. Он служил в рекламном агентстве, писал для них тексты и упивался своим делом. В глубине души он был юноша серьезный, пуританского склада, и мне кажется, ему доставляло огромное удовольствие окунаться в окружавшую нас теплую порочную атмосферу, наслаждаться всякими шуточками, и розыгрышами, проституируя свой талант. Он был очень силен в рекламе и постоянно хватался за разные журналы и газеты, чтобы зачитать нам лучшие из сработанных им призывов. Он пописывал и стихи и каждые два года публиковал одно-два стихотворения. Лидия была единственной из нас, кто регулярно печатался; ей уже удалось издать несколько романов. Но последнее время она слонялась по Лондону со стенаниями, что ей нечего сказать. Никто ей не сочувствовал, да оно и понятно — ей было всего двадцать шесть, так о чем беспокоиться?

Находясь в простое, она, естественно, с жадным интересом вслушивалась в сообщения о промахах своих собратьев по перу, допущенных ими в последнее время, и несколькими такими рассказами мы по доброте душевной ее побаловали.

— И вообще, — с иронической усмешкой заключил Дик, разделавшись с последним произведением Джо Харта, — это не дело печь романы один за другим, по роману в год. Тут уж попахивает автоматизмом, правда?

— Немного автоматизма и тебе не помешало бы, — весело откликнулась я, наливая себе вторично изрядную порцию джина.

Лидия, до того благосклонно внимавшая нашим, не совсем искренним, речам в ее поддержку, вдруг окрысилась:

— Что бы вы тут ни говорили, — заявила она, — а лучше писать плохие книги, чем не писать вообще. Ничего не писать, так ничего и не будет. Это здорово — выпускать по роману в год, просто здорово. Я лично этим восхищаюсь, и Джо Хартом восхищаюсь.

— Ты же не читала его книжку, — возразил Дик.

— Дело не в книжке, — упорствовала Лидия. — Он старается, вот что важно.

— Почему же тогда ты сама не напишешь плохую книгу? — спросила я. — Ручаюсь, что плохую книгу ты вмиг написала бы, было бы желание. Разве нет?

— Нет! Если я заранее знаю, что книга плохая, то писать не могу.

— Какой романтический взгляд на литературное творчество! — заметил Дик.

— А ты говори о себе, — огрызнулась Лидия. — Сам сначала опубликуй хоть что-нибудь, а потом упрекай меня в романтизме. Будь добра, Роззи, передай мне джин.

— Все равно, — сказал Алекс, который к этому времени уже почти прикончил свою булку, — если хотите знать мое мнение, то Джо Харт прекрасно знал,