весьма содержательную лекцию о городе и крае: история, административно-территориальное деление, население, этносы, климат, флора и фауна, природные ресурсы, экономика, бизнес, культура (краевед, однако, думаю).

Но, видит Бог, я ехал не за знаниями…

КРАСНОЯРСК ЗДОРОВЕННЫЙ СИБИРСКИЙ МУЖИК

Действительно: и за Уралом тоже живут люди (так в свое время, очень давно, в прошлой жизни, меня удивил Свердловск, вообще Урал) — не хуже нашего живут. У них есть автобусы, там, магазины, парикмахерские. Женщины тоже есть. Много симпатичных. Гостиницы есть, в одну из них меня привезли: «Огни Енисея».

Я совершил, так сказать, восхождение от абстрактного к конкретному: теперь моя страна вплоть до Красноярска (включительно, разумеется) населена людьми. Когда-нибудь (чем черт не шутит) я населю ее еще дальше на восток. Почему бы и нет?

В гостинице меня встретил здоровенный сибирский мужик. Трогательный такой. Мужик сказал, что мы не виделись пять лет.

— Я буду в твоем распоряжении все время, что ты будешь в Красноярске: спутником и проводником (Вергилием, думаю; и собутыльником). И собутыльником, — говорит А* (его зовут А*, кстати).

Поднялись в номер, хороший номер (лучше, чем у меня дома; три дня поживу как человек, — отмечаю). Подошел к окну. Внизу бежал Енисей, быстро (на север, полагаю), за рекой желтели сопки, красивые. Я сказал, что очень хочу туда, на другой берег, в сопки. Но А* ответил, что туда нельзя. Нельзя одному. Вообще нельзя. Там клещи, медведи и местные.

— Но Енисей-то потрогать можно? — спрашиваю. (Одна знакомая называет меня тактильщиком, за то, что я люблю трогать, да, она так и говорит: ты тактильщик!)

— Потрогать можно. Но сначала — Астафьев, — отвечает.

Астафьев так Астафьев. Поехали — в какой-то Mix-Max.

— До последней минуты не верил, что ты приедешь, — сказал А*.

— Я не мог не приехать, — говорю.

— Но денег не много. Не много дадим, — отвечает.

— Видит Бог, я приехал не за деньгами.

— ?

— Мы не виделись пять лет, я ни разу не летал на самолете, никогда не видел сопки, не трогал Енисей (и дреды). Наконец, мне ** лет, я написал дрянную пьесу, и от меня ушла любимая, еврейка (на четверть, впрочем; В* говорит, что это много), но это уже детали…

— Красивая?

Я не ответил (я не отвечаю на дурацкие вопросы).

— Они умеют это делать, — продолжил А*. — Еврейки занимаются этим уже пять тысяч лет.

— ?

— Нет, ты молодец, что приехал, — сказал А*.

АСТАФЬЕВ

Mix-Max'ом оказался здоровенный бетонный дом с Николь Кидман во всю стену (вот бы она, думаю, обрадовалась).

Никогда в жизни не видел столько Астафьева. (В нашем доме, помню, всегда было слишком много отца.) И никогда в жизни я не видел столько женщин. В зале были одни женщины. Не может быть, подумал я, чтобы все эти женщины пришли только ради Астафьева, — да нет же, они пришли ради себя (и ради меня), ради жизни на земле.

— Ты погуляй тут, — сказал А*. И ушел. По делам, полагаю.

Гуляю, улыбаюсь, на выставку смотрю, но больше на женщин. И они на меня. (Всегда пользовался повышенным вниманием женщин. Только вниманием. Женщины любопытны. И я, естественно, как всякий чудной предмет, вызываю у них любопытство. Но в руки брать боятся.)

Вернулся А*, немного встревоженный.

— Ты хочешь на научную конференцию? — спросил он.

— Не очень, — ответил я.

— Я тоже. Следовательно, нужно выпить.

— Что, прямо с утра? — спрашиваю.

А* говорит:

— Пить нужно утром. Во-первых, успеваешь до вечера протрезветь. А во-вторых, выпив с утра, ты становишься свободным на весь день.

Мы купили коньяку и пошли делать день свободным. По пути освободили какого-то мужика в галстуке. У него была запланирована творческая встреча с читателями. Но он пошел с нами. А* сказал, что мужик тоже лауреат Астафьевской премии.

— Тоже? — переспросил я.

— И я лауреат. И ты будешь, завтра, — ответил он.

Сидим, пьем. Компания недурна: ни одного хозяина жизни, разве что — своей, не очень устроенной. Даже втроем мы не становились более хозяевами, нежели поодиночке…

Мужик оказался фантастом, из какой-то сибирской дыры. Но печатался даже в «Юном технике» и в «Cosmopolitan» (талантливый, наверное, думаю). Он мне понравился. Пил, правда, мало. Сказал, что днем уезжает в дыру. И действительно: уехал.

Нам больше досталось, больше, чем нужно. До вечера мы протрезвиться не успели. Потому что пили до самого вечера. За Петровича, и против него, и за Толстого, и за Харисыча, и за нас, и за еврейку, которая от меня ушла…

Потом мы пошли смотреть памятник Петровичу.

— На Стрелке, — сказал А*.

По дороге я вымыл правую ногу в Енисее.

— Эта нога теперь (на время) моей любимой станет, — сказал я.

Посмотрели на Петровича, задрав головы.

— Похож? — спросил я.

— Нет, — сказал А*, — нет… ты молодец, что приехал, — сказал и пошел к жене. И к дочкам, которых у него в два раза больше, чем у меня. (У меня одна.) А я — в гостиницу.

Шел сороковой час бодрствованья: такого длинного дня у меня не бывало со времен юности, несвободной. Я стоял у окна и смотрел на бегущий (на север, да) Енисей, на сопки вдалеке, на Сибирь. Сибирь прекрасна (если смотреть из окна гостиницы), думал я. А еще: это хорошо, что я приехал (не мог не приехать).

КРАСНОЯРСК

На следующее утро я еще был в постели (в гостинице, разумеется), когда А* позвонил и бодрым голосом сообщил, что встречает лауреатов из N. «Лауреатов?» — переспросил я. «Поэтесса из N едет получать премию с мужем. Он тоже лауреат», — ответил А*. (И я буду, вспоминаю. Сегодня.) «А кто из них талантливее? — спросил я. Тот ответил, честно. «Понятно», — говорю.

Позавтракал, с большим, надо заметить, аппетитом. Посмотрел в окно, на Сибирь.

Вновь позвонил А* и вялым голосом сообщил, что встретил лауреатов из N. «Мы идем гулять по Красноярску, — сказал он, без энтузиазма. — Если желаешь — можешь составить нам компанию. Познакомишься. Если желаешь». «Желаю, — говорю. — Гулять по Красноярску, знакомиться — желаю». (Помню: просыпаюсь однажды, не один. Чего хочешь? — спрашиваю. Все хочу, — отвечает она.)

Познакомились. Пошли гулять, по книжным магазинам.

— Они интеллектуалы, — объяснил А*.

— Здорово, — обрадовался я.

Говорю:

— У вас в N отличный симфонический оркестр.

— Да? — отвечают.

Я купил Катулла, Веронского. Мне ужасно захотелось почитать Катулла.

— А, воробушек, — говорит лауреат из N, снисходительно. Сам он накупил чего-то интеллектуального (о духовной любви, объяснил мне А*).

Я стал задавать вопросы: о книгах, о N, вообще…

Нехотя отвечают. Меня ни о чем не спрашивают. Только курят, тонкие, длинные сигареты. Может, думаю, устали с дороги или поссорились, да мало ли… не мое, думаю, собачье дело.

— Ну все, —