лучше.
— Чем вы занимались раньше?
— Был бухгалтером, предъявлял счета. А вы?
— Я тоже работала бухгалтером крупного концерна.
— Значит, у нас есть что-то общее.
— Кажется, так. Чем вы занимаетесь теперь?
— Хотел бы продолжать встречаться с вами… пока нахожусь в городе.
— И сколько вы сможете здесь пробыть?
— Сколько захочу или сколько пожелаете вы.
— Тогда давайте допьем шербет, и, раз вы так хотите, чтобы приз остался у меня, поедем ко мне.
Он коснулся ее руки, их глаза встретились, и они одновременно улыбнулись.
Вскоре они уехали.
Существо, похожее на летучую мышь, порхало в воздухе, спеша на совет себе подобных. Когда оно миновало вершину горы, ударила молния. Хотя скорость существа была непостижимой, а траектория полета непредсказуема, оно поняло — падения не избежать. Существо упало, когда прогремел гром.
Стэйн крепко обнял Галатею. Губы их встретились. Они стояли в вестибюле ее большого дома на окраине города Киборг на Анкусе, в созвездии Кита. Один механический слуга подхватил их плащи, а другой — золотой теннисный кубок. Входная дверь закрылась, огни ночного Киборга остались позади. — Подожди немного, — попросила она. — Хорошо. Она отвела его в длинную гостиную, заставленную мягкой мебелью. На стене была фреска. Он сел лицом к фреске на зеленый диван, зажег две сигареты. Она принесла бокалы, бутылку и села рядом. — Прелестно, — сказал он. — Тебе нравится фреска? — Я ее не заметил. — …И не попробовал мое вино… Ладонь Галатеи легла на его руку. Стэйн поставил бокал и притянул ее к себе. Она тоже отставила бокал. — Ты не похож на большинство мужчин, — сказала она. — А ты на большинство женщин. — Здесь становится жарко… — Очень, — подтвердил он.
Где-то шел дождь. Обычный или искусственный — где-то всегда идет дождь. Помни об этом, если можешь. Двенадцать дней прошло после закрытия финальных игр смешанных пар города Киборга. Каждый день Стэйн и Галатея отправлялись на прогулку. Он поддерживал ее за локоть или обнимал за талию. Она показывала ему город. Небо было розовым, ветер ласковым, дальние утесы Анкуса окружали нимбы радужного тумана, а на вершинах сияли короны снега и льда. Когда они вновь оказались в гостиной, он спросил ее о фреске. — Это символ прогресса человеческой мысли, — ответила она. — Крайняя слева фигура, созерцающая птиц в полете, — Леонардо да Винчи, мечтавший о крыльях. Выше — две фигуры, восходящие на зиккурат, — Данте и Вергилий, Христианин и Классик. Они идут сквозь земные средние века к свободе, туда, где Леонардо предается созерцанию. Человек справа — Джон Локк. В его руке философский трактат. Маленький человек в центре, сжимающий цифру восемь, — Альберт Эйнштейн. — А слепой слева, за спиной которого горит город? — Это Гомер. — А тот, у развалин своего дома? — Иов на пепелище. — Почему они собраны здесь? — Потому, что человечество никогда не забудет их. — Я их никогда не забывал. — И все же — последние пять футов справа пусты. — Почему? — Там некого поместить. За столетие не появилось ни одного достойного. Сейчас все планируется, предписывается, направляется… — В этом нет ничего плохого. Мирами прекрасно управляют. Не говори мне о «замечательном прошлом», когда во Вселенной не было порядка. Тебе не приходилось жить в ту пору. Труд предшествующих поколений не пропал даром. Труд ценят, результаты — используют. — Но где тут новое? — Новое? Не проповедуй мне прогресс. Изменения необходимы не ради них самих, а ради повышения уровня жизни. Я могу закончить за тебя эту фреску. — Знаю! Гигантской машиной, охраняемой Ангелом Смерти! — Ты не права. Фреску будет завершать Сад Эдема. Она засмеялась. — Теперь ты знаешь историю моей фрески. Он взял ее за руку. — Может быть, — сказал он. — Я говорю только о том, что видится. Мне. — Я чувствую, — ответила она, — там должно быть что-то уравновешивающее, удивительно гибкий механизм, который так превосходно приводит нас к тому, что мы становимся растениями в твоем саду Эдема… Ты их хочешь нарисовать? — Ты можешь предложить что-то иное? Она задумалась, потом спросила: — Ты читал что-нибудь из моих работ? — Боюсь, что нет. Я вожусь в своем саду, играю в теннис. Вот и все… — Я выдвинула теорию, по которой человеческий разум, втиснутый в узкие рамки, утрачивает все человеческое. Сможешь ли ты отремонтировать машину, смешивающую коктейли? — Да. — Тогда ты действительно необычен. Большинство вызовут ремонтного робота. Стэйн пожал плечами. — Мы не только утратили некоторые функции разума, — продолжала она. — Отделенные от нас, они существуют в различных машинах и стремятся подавить то, что осталось в нас человеческого. — Что ты имеешь в виду? — Почему жизнь идет скорее по горизонтальной прямой, чем вверх по экспоненте? Одна из причин в том, что гении умирают молодыми. — Не могу в это поверить. — Я недавно опубликовала свои работы, и меня навестил Ангел Смерти. Это подтверждает мою правоту. Он улыбнулся. — И ты осталась жива? Она улыбнулась в ответ. Он вновь зажег две сигареты — себе и ей, потом спросил: — О чем твои работы? — Сохранение восприятия нового. — Тема, вроде бы, неопасная. — Наверное. — Что значит «наверное»? Или я тебя неправильно понял? — Кажется, да. Восприятие нового — это форма эстетического сознания, культивируемого разумом. Сегодня ее недостает, и я предложила метод, с помощью которого ее можно сохранить. И тогда плоды моего труда оказались под угрозой. — И каковы эти плоды? Она слегка наклонила голову, внимательно глядя ему в лицо. — Пойдем, я покажу тебе. — Галатея встала и повела Стэйна в библиотеку. На ходу он вытащил из внутреннего кармана черные перчатки, натянул их, сунул руки в карманы и вслед за Галатеей вошел в комнату. — Симул, — позвала она, и крошечное существо, сидевшее на столе перед аппаратом для чтения, прыгнуло на ее ладонь и перебежало вверх, на плечо. — Что это? — спросил Стэйн. — Ответ, — сказала она. — Чисто техническому разуму можно противопоставить бесконечно гибкую и легко укрываемую органическую форму разума. Это Симул. Он и другие, похожие на него, обрели жизнь в моей лаборатории. — Другие? — Их много. Они обитают везде. Они частицы коллективного мозга. Они постоянно обучаются. У них нет личных амбиций. Они не боятся смерти, ибо если один или несколько из них погибают, коллективный разум продолжает существовать. У них… или у
Существо, похожее на летучую мышь, порхало в воздухе, спеша на совет себе подобных. Когда оно миновало вершину горы, ударила молния. Хотя скорость существа была непостижимой, а траектория полета непредсказуема, оно поняло — падения не избежать. Существо упало, когда прогремел гром.
Стэйн крепко обнял Галатею. Губы их встретились. Они стояли в вестибюле ее большого дома на окраине города Киборг на Анкусе, в созвездии Кита. Один механический слуга подхватил их плащи, а другой — золотой теннисный кубок. Входная дверь закрылась, огни ночного Киборга остались позади. — Подожди немного, — попросила она. — Хорошо. Она отвела его в длинную гостиную, заставленную мягкой мебелью. На стене была фреска. Он сел лицом к фреске на зеленый диван, зажег две сигареты. Она принесла бокалы, бутылку и села рядом. — Прелестно, — сказал он. — Тебе нравится фреска? — Я ее не заметил. — …И не попробовал мое вино… Ладонь Галатеи легла на его руку. Стэйн поставил бокал и притянул ее к себе. Она тоже отставила бокал. — Ты не похож на большинство мужчин, — сказала она. — А ты на большинство женщин. — Здесь становится жарко… — Очень, — подтвердил он.
Где-то шел дождь. Обычный или искусственный — где-то всегда идет дождь. Помни об этом, если можешь. Двенадцать дней прошло после закрытия финальных игр смешанных пар города Киборга. Каждый день Стэйн и Галатея отправлялись на прогулку. Он поддерживал ее за локоть или обнимал за талию. Она показывала ему город. Небо было розовым, ветер ласковым, дальние утесы Анкуса окружали нимбы радужного тумана, а на вершинах сияли короны снега и льда. Когда они вновь оказались в гостиной, он спросил ее о фреске. — Это символ прогресса человеческой мысли, — ответила она. — Крайняя слева фигура, созерцающая птиц в полете, — Леонардо да Винчи, мечтавший о крыльях. Выше — две фигуры, восходящие на зиккурат, — Данте и Вергилий, Христианин и Классик. Они идут сквозь земные средние века к свободе, туда, где Леонардо предается созерцанию. Человек справа — Джон Локк. В его руке философский трактат. Маленький человек в центре, сжимающий цифру восемь, — Альберт Эйнштейн. — А слепой слева, за спиной которого горит город? — Это Гомер. — А тот, у развалин своего дома? — Иов на пепелище. — Почему они собраны здесь? — Потому, что человечество никогда не забудет их. — Я их никогда не забывал. — И все же — последние пять футов справа пусты. — Почему? — Там некого поместить. За столетие не появилось ни одного достойного. Сейчас все планируется, предписывается, направляется… — В этом нет ничего плохого. Мирами прекрасно управляют. Не говори мне о «замечательном прошлом», когда во Вселенной не было порядка. Тебе не приходилось жить в ту пору. Труд предшествующих поколений не пропал даром. Труд ценят, результаты — используют. — Но где тут новое? — Новое? Не проповедуй мне прогресс. Изменения необходимы не ради них самих, а ради повышения уровня жизни. Я могу закончить за тебя эту фреску. — Знаю! Гигантской машиной, охраняемой Ангелом Смерти! — Ты не права. Фреску будет завершать Сад Эдема. Она засмеялась. — Теперь ты знаешь историю моей фрески. Он взял ее за руку. — Может быть, — сказал он. — Я говорю только о том, что видится. Мне. — Я чувствую, — ответила она, — там должно быть что-то уравновешивающее, удивительно гибкий механизм, который так превосходно приводит нас к тому, что мы становимся растениями в твоем саду Эдема… Ты их хочешь нарисовать? — Ты можешь предложить что-то иное? Она задумалась, потом спросила: — Ты читал что-нибудь из моих работ? — Боюсь, что нет. Я вожусь в своем саду, играю в теннис. Вот и все… — Я выдвинула теорию, по которой человеческий разум, втиснутый в узкие рамки, утрачивает все человеческое. Сможешь ли ты отремонтировать машину, смешивающую коктейли? — Да. — Тогда ты действительно необычен. Большинство вызовут ремонтного робота. Стэйн пожал плечами. — Мы не только утратили некоторые функции разума, — продолжала она. — Отделенные от нас, они существуют в различных машинах и стремятся подавить то, что осталось в нас человеческого. — Что ты имеешь в виду? — Почему жизнь идет скорее по горизонтальной прямой, чем вверх по экспоненте? Одна из причин в том, что гении умирают молодыми. — Не могу в это поверить. — Я недавно опубликовала свои работы, и меня навестил Ангел Смерти. Это подтверждает мою правоту. Он улыбнулся. — И ты осталась жива? Она улыбнулась в ответ. Он вновь зажег две сигареты — себе и ей, потом спросил: — О чем твои работы? — Сохранение восприятия нового. — Тема, вроде бы, неопасная. — Наверное. — Что значит «наверное»? Или я тебя неправильно понял? — Кажется, да. Восприятие нового — это форма эстетического сознания, культивируемого разумом. Сегодня ее недостает, и я предложила метод, с помощью которого ее можно сохранить. И тогда плоды моего труда оказались под угрозой. — И каковы эти плоды? Она слегка наклонила голову, внимательно глядя ему в лицо. — Пойдем, я покажу тебе. — Галатея встала и повела Стэйна в библиотеку. На ходу он вытащил из внутреннего кармана черные перчатки, натянул их, сунул руки в карманы и вслед за Галатеей вошел в комнату. — Симул, — позвала она, и крошечное существо, сидевшее на столе перед аппаратом для чтения, прыгнуло на ее ладонь и перебежало вверх, на плечо. — Что это? — спросил Стэйн. — Ответ, — сказала она. — Чисто техническому разуму можно противопоставить бесконечно гибкую и легко укрываемую органическую форму разума. Это Симул. Он и другие, похожие на него, обрели жизнь в моей лаборатории. — Другие? — Их много. Они обитают везде. Они частицы коллективного мозга. Они постоянно обучаются. У них нет личных амбиций. Они не боятся смерти, ибо если один или несколько из них погибают, коллективный разум продолжает существовать. У них… или у