— Мне ничего не угодно, — ответил он.
И это была чистая правда, потому что его последнее желание освободиться от всей этой суеты исполнилось, причем ему это не стоило никаких трудов. Он в одиночестве поужинал и при этом отменно себя чувствовал. Не вставая из-за стола, закурил трубку. Душа его наслаждалась счастливым равновесием, готовая склониться туда, куда он сам пожелает. Он даже боялся чего-нибудь пожелать из страха, что это может вызвать какие-то последствия.
И однако же он чего-то ждал.
Насколько я разбираюсь в женщинах, она всю ночь не сможет заснуть, если сперва не пошлет какого-нибудь соглядатая, дабы тот мог собственными глазами увидеть, что жертва страдает, как и было задумано.
Он был прав. К нему пришла теща.
— Добрый вечер, — сказала она, — я вижу, ты тут сидишь в полном одиночестве, мой мальчик.
Невозмутимо, словно индеец при виде костра, на котором его поджарят, он ответствовал:
— Да, вот так и сижу в полном одиночестве.
— А что ты дальше собираешься делать?
— Конечно же уехать.
— Похоже, все это тебя совершенно не волнует.
— А почему это должно меня волновать?
— Мария намерена хлопотать о разводе.
— Охотно верю.
— Значит, ты ее не любишь?
— А тебе хотелось бы, чтоб любил и по-настоящему страдал?
— Разве ты способен страдать?
— Тебя, верно, позабавило бы, будь я способен.
— Ну и когда же ты собираешься уезжать?
— Как только получу деньги.
— Это уж ты с каких пор говоришь.
— Надеюсь, вы не вздумаете выставить меня на улицу прямо этой ночью?
— Бабушка очень взволнованна.
— Пусть тогда тщательней, чем обычно, помолится на ночь.
— С тобой просто невозможно столковаться.
— А почему это должно быть возможно?
— Ну, доброй тебе ночи.
И с этими словами она ушла.
Он же спал тяжелым сном, и спал крепко, без сновидений, словно добившись результата, которого долго ждал.
— Какая демоническая история! — воскликнул почтмейстер, когда рассказ подошел к концу. — Поистине демоническая!.. Ну что о ней можно сказать? Ты ведь и сам исчерпал все до дна. Как по-твоему, сохранится ли институт супружества и впредь? — Несмотря на то что жена, дети и дом составляют смысл моей жизни, я полагаю, что брак на всю жизнь, в наше время, при тяге каждого отдельного человека к независимости, при ярко выраженном самоосознании личности, вообще невозможен. Ты ведь и сам видишь, куда мы катимся. Только и слышно, что про распри да разводы. Я сознаю, жизнь требует от нас понимания и снисходительности, но жизнь, при которой
* * *
На другое утро он проснулся с интересной догадкой: никуда она не уехала и находится где-то поблизости. Поднявшись на холм, он увидел, как в лодку садится служанка с детскими вещами. «Ха-ха! — подумал он. — Она, стало быть, сидит на другом берегу». Служанка довольно скоро обернулась, после того как он некоторое время созерцал в бинокль ее маневры на другом берегу. «А вот если мы теперь сумеем сохранить спокойствие, — решил он, — тогда эти, в главном штабе, сложат оружие». Вошла теща с видом беспокойным и уже не столь уверенным, как прежде. — Да, мой мальчик, ты теперь остался в полном одиночестве и ее больше никогда не увидишь. — Неужели она так далеко уехала? — Еще бы не далеко! Тут он расхохотался и бросил взгляд поверх залива. — Ну, — сказала старуха, — раз уж ты все знаешь, садись и поезжай к ней. — И не подумаю. — Но она ни за что не приедет первая. — Первая или последняя, мне это все равно. Лодка целый день сновала туда и обратно с военными донесениями. После обеда теща заявилась вновь. — Ты все-таки должен сделать первый шаг, — начала она. — Мария предоставлена самой себе, она может заболеть, если ты не напишешь ей и не попросишь вернуться домой. — А с чего ты взяла, что я хочу, чтобы она вернулась? Жена, которая не ночует дома, нарушила свой супружеский долг и запятнала честь мужа. Это возражение показалось теще совершенно неожиданным, и она поспешила удалиться. Ее перевезли в лодке на другой берег, где она и оставалась до вечера. Итак, он сидел у себя за столом и писал, когда вошла жена с таким видом, словно сжалилась над несчастным страдальцем и вняла его настойчивому зову. Он, конечно, мог оттолкнуть ее, но не сделал этого, проявив великодушие по отношению к побежденной. Заполучив обратно в дом жену и ребенка, он нашел, что это тоже хорошо, не менее хорошо, чем их отсутствие, а может, даже чуть лучше. Вечером пришли деньги на дорогу. Теперь он повел себя по-другому — ключи от тюремной камеры были у него в руках. И тут его жена высказала новую точку зрения: — Пойми, эта жизнь меня убивает! Я не прочла ни единой книги после рождения ребенка, я целый год ничего не писала. Я поеду с тобой в Париж. — Дай мне уехать первым, чтобы посмотреть что и как. — Ну тогда я вообще отсюда не вырвусь. Он уговаривал ее остаться, отнюдь не собираясь бросить ее, а всего лишь желая хоть ненадолго почувствовать себя свободным. Но она была даже готова оставить здесь ребенка, главное действующее лицо, как она называла девочку, лишь бы вернуться в свет и играть там какую-то роль. Она прекрасно понимала, что он едет Не за тем, чтобы искать где-то на стороне переменчивое счастье, а затем, чтобы пожинать плоды уже завоеванного успеха. В ней снова проснулась независимая, честолюбивая женщина. А может, и завистливая конкурентка, ибо у нее случались такие минуты, когда она считала себя писательницей гораздо более талантливой, чем он. Вот ведь подруги жены назвали ее в письме гением, а она выложила это письмо на всеобщее обозрение. Но сейчас, к великому счастью, она просто не могла уехать, потому что этому воспротивились старики. Пришлось ей смириться с тем, что он, которого вполне можно было считать изгнанным, сам ее покидает. Она стала нежной и чувствительной, и прощание получилось весьма болезненным и грустным.* * *
И снова он уехал в широкий мир. Когда красивым осенним вечером пароходик пыхтел против течения, он еще раз увидел с борта маленький домик, где в окнах горел свет. И тут из его памяти исчезло все нехорошее и гадкое, что ему довелось там пережить, а потому он испытал теперь лишь мимолетную радость от того, что вырвался из тюрьмы, где так ужасно страдал. На смену этим чувствам пришли благодарность и печаль, какое-то мгновение узы, привязывавшие его к жене и ребенку, натянулись до предела, он уже готов был прыгнуть в воду и поплыть обратно, но колеса парохода вдруг сделали несколько мощных оборотов, узы натянулись еще сильней — и оборвались!— Какая демоническая история! — воскликнул почтмейстер, когда рассказ подошел к концу. — Поистине демоническая!.. Ну что о ней можно сказать? Ты ведь и сам исчерпал все до дна. Как по-твоему, сохранится ли институт супружества и впредь? — Несмотря на то что жена, дети и дом составляют смысл моей жизни, я полагаю, что брак на всю жизнь, в наше время, при тяге каждого отдельного человека к независимости, при ярко выраженном самоосознании личности, вообще невозможен. Ты ведь и сам видишь, куда мы катимся. Только и слышно, что про распри да разводы. Я сознаю, жизнь требует от нас понимания и снисходительности, но жизнь, при которой