темным потрескавшимся лаком. Казалось, кто-то отпилил кусок от старого, изношенного судна, и привязал его к мосту. (Ближе к Окленду бескрылый остов 747-ого служил кухней для девяти тайских ресторанов.)
У Марии Пас серо-синие глаза и татуировка ласточки на внутренней стороне левой лодыжки. Она курит «Кулс», одну за другой, зажигая их блестящей хромом зажигалкой «Зиппо», которую она достает из ридикюля. Каждый раз, когда она ею пользуется к приятным ароматам кофе и яичницы примешивается острый запах бензина.
Она сидит с Марией Пас, пьет кофе, смотрит на клубы дыма от её сигареты. Она расспрашивает Марию Пас о Скиннере.
— Сколько ему лет? — спросила она.
— Ему… Я не знаю.
— И он живет на седловине кабеля на первом пилоне?
— Да.
— На верху башни… что ты знаешь об этом?
— Нет.
— Он там с тех самых пор, как люди пришли из города и поселились здесь.
— А почему они пришли?
Мария Пас взглянула на неё поверх пламени зажигалки.
— Жить негде было. А мост был закрыт уже три года…
— А куда делись машины?
Мария Пас засмеялась.
— Слишком много машин. Для них прорыли туннель под бухтой. Для машин, для поездов на магнитной подушке… Мост слишком старый. Его закрыли перед девальвацией. Нет денег. Однажды пришли люди. Не было никакого плана, никакого сигнала. Просто пришли. Сначала лезли по сетке. Потом она упала. Блоки сбросили в океан. Полезли на самый верх. Смеркалось, люди были там, на мосту, пели, и весь мир на них смотрел. Японские пневмоподъемники, еда и лекарства. Страна в смятении. Простите, но никаких водометов, — улыбается Мария Пас.
— А Скиннер? Ты думаешь, он тоже пришел тогда?
— Может быть, он и правда такой старый, как ты думаешь. Ты сколько уже живешь на мосту?
— Три месяца.
— А я здесь родилась, — ответила Мария Пас.
Сегодня городам хватает своих собственных проблем. Время было сложное, в США был спад экономики, активно критиковалась сама идея национальных государств. Захватчикам позволили остаться. Среди них нашлось немало предпринимателей, политиков, художников, мужчин и женщин, полных энергии и таланта. Мир заворожено смотрел, как они обустраивались на мосту. Из Японии прибывали морем грузы с клеем. Бельгийские промышленники прислали в подарок целый корабль углепластиковых балок. По стране на раздолбанных грузовиках колесили поисковые команды, возвращаясь нагруженными бракованными стройматериалами. Мост и его обитатели превратились в аттракцион для туристов.
Она возвращается ранним утром, когда рассвет пробивается сквозь заменяющие стекла куски пластика, подрагивающие на ветру. Мост никогда не спит, но в это время он затихает. Мужчина раскладывает рыбу на деревянной тележке с колотым льдом. Тротуар под ногами усеян обертками от жвачки и растоптанными окурками. Кто-то где-то что-то поет пьяным голосом. Мария Пас уходит с мужчиной, которого она дожидалась. Она размышляет об услышанном и пытается представить молодого Скиннера в кожаной куртке, тогда ещё новой и блестящей, среди тех, кто захватил мост той ночью. Она вспоминает тех европейцев в отеле на Гири. Дойдя до первого подъемника, клетки из прутьев по сути, она села в неё, облокотившись спиной, и начала подниматься по залатанному туннелю. Мимо неё проплывают крошечные комнатки, в которых проходит частная жизнь её соседей. Наверху, в свете висящего на длинном желтом шнуре светильника, она видит Африку в его твидовом пальто, сидящим на корточках около мотора подъемника. Вокруг разбросаны обрывки промасленной бумаги. Негр сконфуженно смотрит на неё. — Мне надо было его почистить, — извиняется он. — Ничего, я залезу, — она идет к лестнице. Скиннер учил её всегда держаться одной ногой и одной рукой на лестнице, не думать, где находишься и не смотреть вниз. Это длинный подъем, наверх, к изгибу гладкого кабеля. Скиннер, должно быть, делал это тысячи раз, не считая ступени и не думая. Она залезает по первой лестнице, и аккуратно, чтобы не упасть, перебирается ко второй, более короткой, которая ведет собственно в комнату. Скиннер ещё спит, когда она залезает через люк. Она по возможности старается двигаться тихо, но позвякивание заклепок куртки беспокоит его, или пробуждает какие-то воспоминания. Он что-то говорит хриплым спросонья голосом. Ей кажется, что он зовет женщину, но это точно не её имя. Во сне Скиннера они все бегут вперед на мост, а полиция мешкает и потому отстает. Наверху висят вертолеты новостных служб с камерами и прожекторами. Начинается мелкий дождик. Скиннер крепко хватает сетку своими замерзшими пальцами и начинает забираться на неё. За его спиной толпа своим ревом заглушает мегафоны полиции и национальной гвардии, а Скиннер все лезет и лезет, упираясь своими остроносыми ботинками в ячейки. Он будто стал невесомым и взлетает на бешеной энергетике толпы, на одобрении, идущем от них. Он на вершине на одно бесконечно долгое мгновение. Он словно летит. Он первый. Он на мосту, и он бежит, бежит в сторону Окленда, а за ним толпа валит забор. Капли дождя хлещут по его лицу. Где-то там, в ночи, на другом конце моста, другие люди сломали такой же забор. На середине моста они встретились, эти две потерявшиеся армии, смешались, слились воедино, взялись за руки и запели свой странный гимн о том, что нельзя выразить простыми словами. В сумерках первые люди пошли на штурм опор моста. Одним из них был Скиннер.
Она как раз варила кофе, когда увидела, что он открыл глаза. — Я думал, ты не вернешься, — произнес он. — Я вышла пройтись. Я никуда не уйду. Вот кофе. Он улыбнулся, глядя вдаль. — Я вспоминал… — Вспоминал что? — Я не все помню… мы пели. Под дождем… Она принесла ему кофе в тяжелой фарфоровой чашке, его любимой, и помогла ему отпить. — Скиннер, ты был среди тех, кто пришел тогда из города? Когда захватили мост? Он странно посмотрел на неё. Кофе попал ему не в то горло, его глаза вылезли из орбит, он закашлялся, вытер рот тыльной стороной руки. — Да, — ответил он. — Да. Под дождем. Мы пели. Я помню это. — Ты создал это место, а, Скиннер? Эту комнату? Ты помнишь? — Нет, — ответил он, — нет… иногда я не могу вспомнить… мы карабкались. Вверх. Мы лезли, а вокруг летали вертолеты. Мы махали им, некоторые люди срывались вниз… у самой вершины. Мы лезли на самый верх… — И что было дальше? Он улыбнулся: — Взошло солнце. Мы увидели город.
Сегодня городам хватает своих собственных проблем. Время было сложное, в США был спад экономики, активно критиковалась сама идея национальных государств. Захватчикам позволили остаться. Среди них нашлось немало предпринимателей, политиков, художников, мужчин и женщин, полных энергии и таланта. Мир заворожено смотрел, как они обустраивались на мосту. Из Японии прибывали морем грузы с клеем. Бельгийские промышленники прислали в подарок целый корабль углепластиковых балок. По стране на раздолбанных грузовиках колесили поисковые команды, возвращаясь нагруженными бракованными стройматериалами. Мост и его обитатели превратились в аттракцион для туристов.
Она возвращается ранним утром, когда рассвет пробивается сквозь заменяющие стекла куски пластика, подрагивающие на ветру. Мост никогда не спит, но в это время он затихает. Мужчина раскладывает рыбу на деревянной тележке с колотым льдом. Тротуар под ногами усеян обертками от жвачки и растоптанными окурками. Кто-то где-то что-то поет пьяным голосом. Мария Пас уходит с мужчиной, которого она дожидалась. Она размышляет об услышанном и пытается представить молодого Скиннера в кожаной куртке, тогда ещё новой и блестящей, среди тех, кто захватил мост той ночью. Она вспоминает тех европейцев в отеле на Гири. Дойдя до первого подъемника, клетки из прутьев по сути, она села в неё, облокотившись спиной, и начала подниматься по залатанному туннелю. Мимо неё проплывают крошечные комнатки, в которых проходит частная жизнь её соседей. Наверху, в свете висящего на длинном желтом шнуре светильника, она видит Африку в его твидовом пальто, сидящим на корточках около мотора подъемника. Вокруг разбросаны обрывки промасленной бумаги. Негр сконфуженно смотрит на неё. — Мне надо было его почистить, — извиняется он. — Ничего, я залезу, — она идет к лестнице. Скиннер учил её всегда держаться одной ногой и одной рукой на лестнице, не думать, где находишься и не смотреть вниз. Это длинный подъем, наверх, к изгибу гладкого кабеля. Скиннер, должно быть, делал это тысячи раз, не считая ступени и не думая. Она залезает по первой лестнице, и аккуратно, чтобы не упасть, перебирается ко второй, более короткой, которая ведет собственно в комнату. Скиннер ещё спит, когда она залезает через люк. Она по возможности старается двигаться тихо, но позвякивание заклепок куртки беспокоит его, или пробуждает какие-то воспоминания. Он что-то говорит хриплым спросонья голосом. Ей кажется, что он зовет женщину, но это точно не её имя. Во сне Скиннера они все бегут вперед на мост, а полиция мешкает и потому отстает. Наверху висят вертолеты новостных служб с камерами и прожекторами. Начинается мелкий дождик. Скиннер крепко хватает сетку своими замерзшими пальцами и начинает забираться на неё. За его спиной толпа своим ревом заглушает мегафоны полиции и национальной гвардии, а Скиннер все лезет и лезет, упираясь своими остроносыми ботинками в ячейки. Он будто стал невесомым и взлетает на бешеной энергетике толпы, на одобрении, идущем от них. Он на вершине на одно бесконечно долгое мгновение. Он словно летит. Он первый. Он на мосту, и он бежит, бежит в сторону Окленда, а за ним толпа валит забор. Капли дождя хлещут по его лицу. Где-то там, в ночи, на другом конце моста, другие люди сломали такой же забор. На середине моста они встретились, эти две потерявшиеся армии, смешались, слились воедино, взялись за руки и запели свой странный гимн о том, что нельзя выразить простыми словами. В сумерках первые люди пошли на штурм опор моста. Одним из них был Скиннер.
Она как раз варила кофе, когда увидела, что он открыл глаза. — Я думал, ты не вернешься, — произнес он. — Я вышла пройтись. Я никуда не уйду. Вот кофе. Он улыбнулся, глядя вдаль. — Я вспоминал… — Вспоминал что? — Я не все помню… мы пели. Под дождем… Она принесла ему кофе в тяжелой фарфоровой чашке, его любимой, и помогла ему отпить. — Скиннер, ты был среди тех, кто пришел тогда из города? Когда захватили мост? Он странно посмотрел на неё. Кофе попал ему не в то горло, его глаза вылезли из орбит, он закашлялся, вытер рот тыльной стороной руки. — Да, — ответил он. — Да. Под дождем. Мы пели. Я помню это. — Ты создал это место, а, Скиннер? Эту комнату? Ты помнишь? — Нет, — ответил он, — нет… иногда я не могу вспомнить… мы карабкались. Вверх. Мы лезли, а вокруг летали вертолеты. Мы махали им, некоторые люди срывались вниз… у самой вершины. Мы лезли на самый верх… — И что было дальше? Он улыбнулся: — Взошло солнце. Мы увидели город.
Перевод: © Дмитрий Кулаков, Александр Корпусов. translatedby.com переведено толпой