улыбки и сострил:
— Что вы, молодой человек! Я здесь отдыхаю от шума Национального собрания.
Тьер переоценивал военные силы Коммуны от страха перед революцией, Делеклюз — от веры в революцию. Честный и мужественный революционер, «совесть Коммуны», Делеклюз был, к сожалению, неопытен в военных делах. Маленькие частные победы восемнадцатого мая вселили в него оптимизм. И когда в воскресенье двадцать первого мая он получил на заседании в ратуше срочную депешу от Домбровского: «Версальцы вошли в город через ворота Сен-Клу. Принимаю меры, чтобы их прогнать. Если можете прислать подкрепления, отвечаю за все», — то не придал значения этой трагической вести. Коммуна продолжала заседать, обсуждая положение в Ирландии и в Соединенных Штатах в связи с былой деятельностью бывшего военного делегата Клюзере. Все еще никак не могли решить: изменник он или просто бездарность.
Между тем в эти минуты версальцы входили в Париж. Они заняли Пасси и Отэй, почти не встретив сопротивления. Снаряд, разорвавшийся рядом с Домбровским, сшиб его с лошади. Осколки не задели его, но камень, вырванный взрывом из мостовой, контузил его в грудь. Он поручил командование своими сильно поредевшими батальонами начальнику штаба, бывшему актеру Фавье, а сам поспешил в ратушу. На улицах расклеивали извещение, подписанное Делеклюзом:
«Наблюдательный пункт Триумфальной арки, что на площади Звезды, отрицает вторжение версальцев…»В это время версальцы уже вступали на Елисейские поля. Пули засвистели у Триумфальной арки. Сена была форсирована в нескольких местах. Генерал Сессе со своими дивизиями дошел до Монпарнасского вокзала и приближался к Марсову полю. Париж спал. В ратуше продолжалось обсуждение политического лица и душевных качеств Клюзере. Преодолевая боль в груди, Домбровский ворвался в ратушу. Он потребовал слова и рассказал о вторжении версальцев. Пиа обрушился на него с обвинениями. Домбровский не верил своим ушам. Он вскричал с негодованием: — Как?! Меня считают изменником?! Моя жизнь принадлежит Коммуне!.. Друзья успокоили Домбровского. Делеклюз обнял его. Домбровский распрощался со всеми так, как прощается человек, отбывающий в дальние края. — Он что-то решил, — сказал Бильоре, смотря ему вслед. Пиа заметил презрительно: — Удрать за границу. Валлес покачал головой: — Вы плохо знаете Домбровского. Он не из тех, кто бежит. Мио прибавил: — И не из тех, кто сдается живым. Если бы Домбровский не так спешил окунуться в последние бои Коммуны, он, может быть, помешал бы Делеклюзу выпустить его роковое воззвание, которое окончательно дезорганизовало оборону Парижа:
«Долой милитаризм, долой расшитый золотом и галунами генеральный штаб! Место народу, место борцам с голыми руками! Час революционной борьбы пробил! Народ ничего не понимает в ученых маневрах, но, когда у него ружье в руках и камни мостовой под ногами, он не боится никаких стратегов монархической школы! К оружию, граждане, к оружию! Если вы хотите, чтоб великодушная кровь, лившаяся, как вода, в течение шести недель, не осталась бесплодной, вы встанете, как один человек, и перед вашим грозным сопротивлением неприятель, хвастающийся тем, что покорит вас, сам покорится под влиянием стыда за те преступления, которыми он запятнал себя в течение двух месяцев… Коммуна рассчитывает на вас, рассчитывайте и вы на Коммуну!»Они стояли втроем у стены, читая воззвание, — оба брата Домбровских и Валентин. — Как это красиво и как это глупо… — пробормотал Валентин. — А может быть, это подымет народ? — неуверенно сказал Теофиль. Ярослав вздохнул: — Нет, Тео. Делеклюз в своем благородном ослеплении растоптал мои последние надежды на защиту Коммуны. Дисциплина уничтожена этим воззванием. Мы еще могли бы собрать силы и концентрированно сопротивляться в течение месяца. А за это время страна пришла бы к нам на выручку. Но для этого нужен единый план, единое руководство. А сейчас… Сами всех разогнали. Люди разбежались по своим кварталам. Каждый будет драться у своего дома. Это самоубийство… Валентин положил руку ему на плечо. — Надо подумать о себе, Ярек, — сказал он мягко. — Ах, погоди, Валентин, — сказал нетерпеливо Теофиль. — Неужели, Ярек, ничего нельзя сделать? Ты бы еще мог… — Что я мог бы? — в сердцах вскричал Ярослав. — Почти два месяца понадобилось Коммуне, чтобы найти меня. У меня в распоряжении оставалось только двадцать дней. Больше мне история не дала…