ветер со свистом из пролета и горячий выдув пламени из печи, раскаленный металл, остывающий в форме, и косица снежного заноса у штабеля готовых отливок.

Валера пришел как раз к пересменке. Одни уходят, другие заступают — еще один контраст: энергичных, быстрых в шаге и жесте людей, только что пришедших, с усталыми, медленными в движениях уходящими.

— Иванов, давай свод на третьей латать, — на ходу бросил Валерке печевой третьей Бурнусов.

— Что, опять выдув был? — спросил Валера.

— Кабана чуть-чуть пожгло.

— Жив?

— Жив, куда он денется? Да тут начальство на беду. Инженера по тэ-бэ нелегкая принесла. Акт и все такое. Будет шум. Третий случай.

— Валенок! — сплюнул Валера.

Бурнусов ушел. Валера увернулся от проплывающего на экране цилиндра-кюбеля с шихтой и крикнул в глубину цеха:

— Тимошенко! Давай своих морячков! Тимошенко — тельник в вырезе робы — уже подбегал.

— На порошок?

— Бушприт драить! Свисти всех наверх!

Тимошенко оглушительно свистнул, но свист потонул в громе и треске — разжигали вторую печь, трещала электродуга, превращая своим нечеловеческим светом все и всех в негатив, в обратное…

— Свод латать, — скомандовал Валера. — На ходу. Пока загружают. А то не успеем в смену сварить…

— На ходу так на ходу, — улыбнулся один из морячков.

— Куда и латать, латаная-перелатанная, — засмеялся другой.

— Ладно разговаривать, какая есть! — Валера уже залез на свод печи и похлопал его ладонью: — Кормилица наша!

Столовая. Смена, где Иванов, пришла «на молоко», полагающееся за вредность: выпить по банке (здесь банки на пол-литра, а не стаканы), переброситься словом и снова в цех. Разговор идет неспешный, но важный для всех.

— Теперь точно будет шум…

— Теперь Калитин добьется своего — остановят нашу печь…

— Это еще зачем?

— Будут подбирать режим, чтоб не «дула». Третий случай.

— Чушь! Никто ему не даст! На ходу режим подберут. Не впервой. Одна печь из четырех — четверть продукции целого комбината.

— Ну и чему ты радуешься? — резко сказал Толя Хангаев.

— Я не ты, чтобы перед начальством на задних лапках плясать, — отмахнулся Бурнусов.

— А я не перед начальством.

— А перед кем?

— Если в широком смысле… то перед прогрессом, — спокойно, но с вызовом, ответил Хангаев. — Сегодня не остановят, завтра опять жди чепе…

Ребята на мгновение замолчали, но потом прения разгорелись с новой силой.

— Правильно! Что же получается? На нас пусть шкура дымится?! — уже криком вопрошал Тимошенко.

— Пить надо меньше, — строго сказал Валера.

— А про Волкова забыл? Забыл, как кровь сдавал? — наступал тот же Тимошенко. — А он не пил ни капли. Копил, на материк все слал.

— Брось! — отмахнулся Толя Хангаев. — Здесь дело принципа, кто готов ради прогресса карманом своим малость поступиться.

— Да пошел ты со своим прогрессом! — вскочил Бурнусов.

— Тебе хорошо, а у меня трое мальцов на материке.

— Вот-вот, — вступил морячок деревенского вида. — Ты знаешь, что такое остановить печь? Сколько мы тогда заработаем?

— Еще один! — Хангаев засмеялся, но монгольские его глаза недобро блеснули. — Всех денег все равно не заработаешь.

— Мне все не нужны. Мне мое отдай.

— Ты что, забыл, чему тебя на флоте учили? — остановил его Валера. — Один за всех, все за одного.

— Так то ж на флоте…

— Все равно начальство не позволит печь останавливать, — убежденно отсек Бурнусов. — Мы валюту делаем! Не говоря о прочем.

— Вот именно, нас не спросят, — зло сказал Тимошенко и повернулся к Иванову. — Вы там вместе химичили с Калитиным. Насчет выдувов. Что ж ты теперь молчишь?

— Тебе-то Калитин доложил, будет он печь останавливать или нет? — с иронией подхватил Бурнусов. — Или он тебя забыл спросить?

Валера помолчал, обвел глазами бригаду и сказал:

— Толян, он за остановку. Ну, а остальные?..

После паузы решился ответить за всех Бурнусов:

— Нам не за прогресс, а за выработку платят. — Он отвел глаза. — А что здесь не Цхалтубо, каждый из нас знал.

Валера встал:

— Ну что ж… Заметано. А кто говорить будет?

Все молчали.

— Значит, опять мне? — И повернувшись к морячку, коротко и едко бросил: — Один за всех, все за одного! Это не только для флота сгодится.

— И тебя послушают? Послезавтра на летучке?

— Вырастешь, Ваня, узнаешь. — Валера пошел от стола, за ним следом потянулись остальные.

И снова тот же сон. Та же женщина, тот же мальчик, тот же дом и тот же сад…

И старик… И мальчик, наконец, улыбается… И эхо: «А это синица… в доме, который…»

— Эй, вставай!

— А? — Валера проснулся, его разбудил Толя.

— На смену!

— Ах, да…

— Сам напросился за Кабана…

— А ты чего? — Валера уже вскочил, натянул брюки.

— А я за компанию, — Толя хохотнул. — Думаешь, одному тебе деньги нужны? Мне вон мать пишет: крыша прохудилась, надо дом перекрывать…

Автобус. И разговор около качающихся в дремоте голов Толи и Валерия:

— Я ему говорю: только под землю!

— А он?

— Он говорит: пока на земле поработаешь, на стройке, по подряду! А я ему: дудки! Под землю! Он: у тебя нет горной квалификации! А я: ставьте в забой!

— И он?

— Согласился. А то нашел дурака! Под землей, знаешь, какая температура?

— Мороз?

— Валенок! Плюс тридцать! Это же на глубине тысячи метров. А на поверхности зимой тоже тридцать, только минус, да ветер двадцать метров в секунду! И надбавки под землей, да горный стаж, да за вредность, а?!

— Буду тоже проситься! Как штык!

Длинный язык пламени из окошка печи. Валера и Толя проворно отскакивают по сторонам, потом в две лопаты, как автоматы, закидывают «выдув» шихтой. Вокруг незнакомые нам плавильщики другой смены. Поодаль стоят и наблюдают начальник цеха и инженер по технике безопасности — оба в костюмах, белых рубашках, галстуках, но в робах внакидку и в зюйдвестках.

— Глянь, — говорит Толя,