Было четыре часа утра, И утро было туманное. Деревня спала. Даже петухи еще не пропели. Тишина.

И в этой тишине — топот копыт. Как на пожар мчался по деревне всадник. Осадил лошадь у председательского дома.

— Родион Михайлович!

Окно в доме распахнулось.

— Чего? — высунулась голова председателя колхоза.

— На совещание вызывают! В район!

— Ну, а орать-то зачем?

— Вместе с агрономом…

Шишкин захлопнул окно. Всадник вздохнул и шагом поехал обратно.

Родион Михайлович с мокрыми после умывания волосами вышел на крыльцо своего дома, прикрыл осторожно, чтоб не скрипнула, дверь, поставил ногу на ступеньку и зашнуровал ботинок.

— Господи, — сказала сонным голосом жена. — Мужика не вижу. Замучили с этими совещаниями.

Она вышла на крыльцо в ночной рубашке. Статная, молодая.

Шишкин разогнулся, поцеловал жену в щеку.

— Ну, я поехал, Галя, — сказал он, взяв видавший виды портфель.

— Родя! Ты в универмаг зайди. Может, колготки привезли…

Достал из кармана еженедельник и записал туда задание жены.

— Чего еще?

— На рожон не лезь, ладно? — попросила жена.

Шишкин и молодой агроном Михаил Фокин шли по деревне.

У ворот мастерской стояли механизаторы. Уважительно поздоровались с председателем. Он помахал рукой в ответ. Вышли за околицу. Проселочная дорога вела к деревянной будочке, возле которой по нечетным числам приземлялись безотказные «АН-2».

По взлетному полю шел парень лет двадцати семи, курносый и в очках. Тащил какую-то сложную конфигурацию из палок и двух белых полотнищ.

— Ты сколько на костыле-то ковылял? — спросил шагающий рядом Шишкин.

— У меня теперь совершенно другая конструкция, — спокойно ответил парень.

— Толковая у тебя ведь голова. Николай. Не жалко?

— Риску вам не хватает, Родион Михайлович.

— Ты за меня не бойся! Риску…

Николай усмехнулся. Агроном вообще молчал.

— И не уговаривай, Николай! — сердито сказал Шишкин.

Николай пожал плечами, сунул под мышку свою конструкцию и пошел к концу летного поля.

— Я б попробовал… — тихо сказал Шишкин агроному. — Только кто дитё будет на ноги поднимать?

Николай встал на бугор, приладил к рукам два крыла, дождался воздушного потока и медленно воспарил.

— Эх, хорошо! — крикнул он, пролетая над Шишкиным. — Сверху же видать все! Разобраться во всем легче!

— Мне б сначала снизу разобраться… — пробормотал Шишкин, с завистью глядя на парящего Николая.

— Николай! — крикнул агроном. — Там самолета не видать?

— А сегодня его не будет! — крикнул сверху Николай. — Погода нелетная!

— Николай! Лети к конюшне! Скажи, чтоб лошадей седлали! — распорядился Шишкин.

Около конюшни стояли две оседланные лошади. Норовистый председательский жеребец и смирная кобыла — для агронома.

Шишкин натянул кепку, взял повод и одним махом оказался на жеребце.

— Может, на машине все-таки поедем? — спросил агроном.

— Зачем же зря машину гонять? — удивился Шишкин. — Так бензину не напасешься! Да и вообще — на лошади лучше!

И толкнув жеребца в бока, взял с места в карьер. Агроном, неуклюже трясясь, поскакал следом.

Роса на травах висела тяжелыми крупными каплями.

И травы были — загляденье.

Два всадника на рыжих лошадях крупной рысью ехали по луговой дороге вдоль излучины реки.

— «Бродят буренки по белым ромашкам. Щиплют клубнику и красную кашку.

Медом пропахли кусты и ракиты. Вот почему молоко духовито», — читал Шишкин стихи. — Местный поэт написал.

Веселым хозяйским взглядом оглядывал он окрестности.

На лице же молодого агронома было написано страдание. Он клонился то в одну сторону, то в другую, готовый упасть, но молчал, обхватив руками шею лошади.

— Луга-то у нас, луга какие! — восторгался Шишкин. — Скоро косить будем!

Спутник безмолвствовал.

— В Иванов день начнем! Седьмого июля! Как считаешь, Михаил, не поздно? — не оглядываясь, кричал председатель.

Агроном ничего не ответил.

— Не сено будет, а букет! — все восторгался Шишкин. — Представляешь, мне эти луга распахать велели! Хрена я им дал!

Михаил совсем наклонился и упал. Лошадь остановилась.

— Ты облегчайся, облегчайся, — посоветовал Шишкин, не замечая, что спутника нет рядом.

Михаил сидел на траве и смотрел, как председатель колхоза удаляется, разговаривая сам с собой.

— Родион Михайлович! — крикнул он. — Товарищ Шишкин!

Шишкин с удивлением обернулся. И через минуту подскакал к спутнику.

— Ты чего, Миша? Ты же агроном, а верхом ездить не умеешь. А потом — это ж удовольствие какое!

Парень слабо улыбнулся.

— Не вижу я тут удовольствия…

— Садись, — сказал Шишкин. — Поехали.

— Не могу. Чувствую, сбил все в кровь

Шишкин взглянул на его страдальческое лицо и сказал:

— Ладно, иди домой. Скажи жене, чтоб мазью там смазала. Заживет!..

И он, повернув лошадь, поскакал дальше.

Ровно в девять, с седлом в руках, Шишкин вошел в приемную председателя райисполкома.

— Товарищи! — вышла из дверей, обитых черным дерматином, строгая секретарша. — Евгений Федорович велел передать, что совещание переносится на час дня.

Шишкин достал свой еженедельник и посмотрел туда.

— Вы бы еще лошадь сюда привели, товарищ Шишкин, — сделала ему замечание секретарша и пошла в кабинет со стаканом чая.

В приемной толпилось еще семь или восемь председателей колхозов. Шишкин с каждым поздоровался за руку.

— Насчет чего совещание-то?

— Насчет молока, небось.

— Учить будут, как коров доить…

— У тебя-то как с молоком, Родион Михайлович?

— Да у него-то нормально, — ответил кто-то за Шишкина, выходя вслед за остальными из приемной.

Шишкин повесил седло на вешалку.

— Поглядывай, — сказал он секретарше и тоже вышел.

Та только закатила глаза.

Около здания