Они сначала было признали болезнь неопасной лихорадкой. Но вечером у короля на лбу, на щеках выступили зловещие красные узелки. Их умели отлично распознавать и врачи XVIII века: оспа, черная оспа!

Это в те времена была, пожалуй, самая страшная из всех болезней. От нее в XVIII веке в Европе умерло около двадцати королей и принцев. В России, по цифрам Димсделя (конечно, очень преувеличенным), от оспы ежегодно умирало до двух миллионов людей. Знали хорошо и ее заразительность. Боялись оспы так, что, например, Кауниц, знаменитый министр Марии Терезии, запретил произносить при себе самое название этой болезни. Ужас объял Версаль. Очень жутки эти страницы у Безенваля, у другого очевидца, герцога Лианкура: отвратительные реалистические подробности оспы, бегство людей, внезапная пустота вокруг Дюбарри, вчера еще всемогущей... Король вел себя с достоинством. Перед кончиной просил у всех прощение за «скандальное зрелище, которое являл своему народу». В завещании он написал: «Я плохо правил, так как не был способным и имел плохих помощников...» Это было совершенно верно. Многие, очень многие государственные люди могли бы сказать о себе на смертном одре то же самое — и не сказали.

В Париже говорили, что Людовика Возлюбленного оплакивали во всем мире только четыре человека: его внук Людовик XVI, госпожа Дюбарри (ее тотчас стали снова звать Длинноклювая) и два друга детства короля. С большой вероятностью можно добавить и пятое имя: придворный ювелир Боемер был, конечно, в отчаянии: ожерелье! кто же теперь купит ожерелье?! Он попробовал предложить свое создание испанскому двору — предложение отклонили: дорого. Во всей Европе столь дорогую вещь могла купить только новая французская королева. Мария-Антуанетта тоже очень любила бриллианты. Ожерелье было королеве показано. Она поколебалась — и ответила отказом. У нее бриллиантов было и так достаточно (драгоценности французской короны в пору революции были оценены в 22 376 609 франков).

Тут в деле есть некоторая неясность. Ожерелье пролежало у Боемера около десяти лет, и за это время, при высоких процентах, долг его, несомненно, очень вырос; проще было бы продать камни по частям. Он, однако, этого не сделал, хоть, видимо, находился на краю банкротства. Боемер упорно искал посредника, который убедил бы королеву Марию-Антуанетту купить у него ожерелье. Искал и, наконец, нашел на свое горе. Точнее говоря, посредники отыскали Боемера.

II

Люди, знавшие графиню Ламотт, говорят, что она не отличалась красотой, — красавицей ее сделала позднейшая легенда. Граф Беньо, подробно описывая ее наружность, отмечает «прекрасные руки», «необыкновенно белый цвет лица», «выразительные голубые глаза», «чарующую улыбку», но отмечает также «маленький рост», «большой рот», «несколько длинное лицо» и какой-то физический недостаток — какой именно, нелегко понять при вычурном слоге автора: «Природа, по странному своему капризу, создавая ее грудь, остановилась на половине дороги, и эта половина заставляла пожалеть о другой...» «Она была не очень красива», — прямо говорит аббат Жоржель. Тем не менее успех у мужчин графиня Ламотт имела большой. Все современники в один голос говорят, что она была очень умна. Может быть, это и так, однако все, что она делала, отличается, скорее, тупостью. Афера с ожерельем королевы была детской, ни при каких условиях не могла окончиться удачно и кончилась, действительно, катастрофой. Многое объяснится, если предположить, что графиня Ламотт была истеричкой. Во всяком случае, жизнь ее сложилась очень несчастно. О графе Калиостро хоронивший его в Италии аббат сказал в надгробной речи: «Он несчастным родился, еще более несчастным жил и совершенно несчастным умер» (по-латыни выходит гораздо сильнее: «Nascitur infelix, vixit infelicior, obiit infelicissime»). С еще большим правом можно сказать то же самое о графине Ламотт.

У нее довольно типичная биография авантюристки. Она родилась в бедности, в детстве просила милостыню на улицах и говорила прохожим, что в ее жилах течет королевская кровь, — прохожие, вероятно, пожимали плечами и ускоряли шаги. Однако в отличие от многих других авантюристок, в отличие, например, от княжны Таракановой, героиня дела об ожерелье не «всклепала на себя имя»: в самом деле она происходила по прямой линии от французского короля Генриха II, от его внебрачной связи с госпожой Сен-Реми. Незаконному потомству короля было раз решено носить родовую фамилию, и девичье имя графини Ламотт было де Люз де Сен-Реми де Валуа. Семья была совершенно разорена. Отец графини, по ее словам, умер «в объятиях благотворительности» — его не на что было похоронить. Романтика положения — далекая правнучка Франциска I просит у прохожих подаяния — поразила богатую маркизу Буленвилье, к которой шестилетняя девочка обратилась за милостыней на одной из парижских улиц. Маркиза проверила родословную девочки и отдала ее в пансион, затем взяла к себе в дом. Когда девочка подросла, к ней стал приставать муж маркизы. Не желая «платить черной неблагодарностью своей благодетельнице», она покинула дом Буленвилье и поселилась в монастыре в Иерре, под Парижем, потом в аббатстве Лоншан: у нее всегда была «склонность к уединенной жизни, посвященной чистому созерцанию».

Так рассказывала впоследствии сама графиня Ламотт^{2}. Но ни одному ее слову, не подкрепленному посторонними свидетельствами, верить нельзя: лживость этой женщины была тоже совершенно истерической.

Когда начались ее авантюры, трудно сказать. В начале 80-х годов она в провинции на любительском спектакле встретилась с молодым де Ламоттом: он играл лакея, она горничную. Ламотт до конца своей жизни уверял, что он граф знатнейшего рода; но его родословная, по несчастной случайности, пропала в Бастилии. 15-летним мальчиком он был за шалости исключен из школы и служил на очень скромной должности жандарма.

За мгновенной влюбленностью скоро последовала свадьба. О жизни молодой четы в первые годы после брака мы знаем мало. Госпожа Ламотт, кроме богатой фантазии, обладала способностью все рассказывать совершенно бессвязно: о точной хронологии тут нет речи. Жили они в провинции, и, по-видимому, дела молодых супругов были очень плохи. Случайно им стало известно, что в Страсбурге проездом находится маркиза Буленвилье. Госпожа Ламотт бросилась в этот город разыскивать свою прежнюю благодетельницу. Кто-то сказал ей, что адрес маркизы она может узнать у недавно приехавшего в Страсбург графа Калиостро.

III

Вероятно, госпожа Ламотт тогда впервые услышала это имя. Оно только начинало греметь. Незачем, разумеется, рассказывать жизнь знаменитого