Николай Веревочкин Человек без имени

— Вот ты спрашиваешь, Митек, трудно ли оторвать голубю голову? — задушевно обратился смердящий помойкой бомж к бродяжке-псу и, погрустнев, признался: — Зависит от того, сильно ли хочешь есть. Если бы кушать не хотелось, зачем бы я им головы отрывал.

Подхалим Митек преданно глядел в глаза хозяину и, во всем с ним соглашаясь, с усердием постукивал грязным хвостом о землю.

Это не был мраморный дог. Внешность животного отличалась таким своеобразием, что его вообще нелегко было отнести к какой бы то ни было собачьей породе. С собаками это не известное науке существо роднила лишь необъяснимая преданность человеку.

Для голодного Митька не существовало моральной проблемы — отрывать или не отрывать голубю голову. Пес, похожий на выброшенную по ветхости да вдруг ожившую пыжиковую шапку, с вожделением посматривал на добычу и жалобно скулил, прося ускорить события. В великом нетерпении вставал он на задние лапы, обнаруживая остатки домашнего воспитания.

Бомж между тем любовался божьей тварью: гладил жирного сизаря, растопыривал ему крылья и, в восхищении цокая языком, разглядывал их на просвет. «Грешно, Митек, жрать такую красоту, грешно», — бормотал он в умилении, чувствуя под ладонью горло воркующего голубя.

Несогласный с ним пес тявкал в крайнем возмущении.

Очарованный нежной дрожью, доверием бессловесного, безобидного существа, долго сидел человек на сгнившем изнутри стволе карагача, покачиваясь в такт едва слышным звукам.

Дерево было сломлено и свалено прошлогодним снегопадом под красногранитную стену мемориала. Разорванные, размозженные волокна древесины на месте излома ствола оставляли впечатление взрыва. В просеке кленов, образованной падением векового дерева, светился храм. Над зелеными куполами таяло в синеве золото крестов. Снежные окоемы окон холодно врезались в стены цвета опавшей листвы.

Гипнотическое оцепенение исходило от храма. С некоторым удивлением увидел в нем бомж межзвездный корабль.

Космический пришелец из далеких миров, застрявший на одной из затерянных в мироздании планет. То ли топливо кончилось, то ли экипаж вымер.

То ли нет смысла куда-то лететь.

С тех пор как из храма выселили галерею современной живописи, очищенное от мирской скверны строение обрело тоскующую душу неземного существа, потерявшего надежду вырваться из земного плена.

Печально загудели колокола.

Словно жаловались небесам.

В светлой слезе бездомного человека преломился храм и оторвался от земли.

Бомж вытер глаза голубиным крылом, ругая себя в бесполезном раскаянии душегубом.

К служебным вратам храма, нежно шурша шинами, подкатил черный «Мерседес». Из иномарки с трудом выкарабкался дородный батюшка в черном, с челом, полным скорби и заботы. Оглядевшись, проверил, включено ли противоугонное устройство, и взошел на крыльцо. Взошедши, оглянулся в тревоге: не угнали ли машину?

— Как ты думаешь, Митек, — снова обратился бомж к животному, наблюдая за батюшкой, — почему Бог вместо Адама не создал сразу Христа?

Митек смутился и в смущении стал суетливо подметать хвостом опавшую листву.

— Вот и я этого не понимаю, — почесывая сквозь дыру в подошве пятку, задумался человек.

Но думал недолго. Скучно стало думать.

— Не наше это с тобой дело, Митек. Ему, конечно, видней сверху. Одно я знаю: человек должен стремиться стать Богом. Иначе у него нет шансов остаться человеком. Вот ты, Митек, никогда не станешь человеком, — пожалел бомж собаку, — потому что и понятия не имеешь, что такое Бог.

С этими словами он вставил шею голубя между средним и указательным пальцами, сжал кисть в кулак и резко ударил им о колено.

Кто знает, сколько убийств было свершено в эту секунду, сколько жизней было буднично похищено у земных тварей.

Поднявши с окровавленной листвы обезглавленную птицу, бомж подержал дергающуюся тушку на весу, оттесняя ногой нетерпеливого Митька. Пес проглотил оторванную голову и теперь посягал на все остальное.

Ощипывать перья бомж не стал.

* * *

Это был один из тех жалких, затравленных созданий, что живыми привидениями бродят по большим городам, собирая по урнам и канавам пустые бутылки и конкурируя у мусорных баков с бездомными кошками.

Жил безымянный человек в парке Героев Великой Войны. В самом глухом его, неухоженном углу. Там, где под вонзившимися в землю сучьями надломленного сырым снегом великана-карагача скрывался забытый коммунальными службами города Ненуженска люк канализационного колодца.

Еще недавно он жил вообще как барин, в общественном туалете возле дубовой аллеи. Но приватизировавшие эту недвижимость предприниматели переоборудовали туалет в кафе, окрестив заведение благоуханным именем «Жасмин». Бомж был изгнан из рая, но сожалел о теплом лежбище недолго. Колодец теплотрассы из-за своей уединенности понравился ему даже больше туалета. Здесь он сразу почувствовал себя на месте, хозяином крохотного клочка планеты. Одичавший после перестройки парк стал его домом. И проснулся в нем собственник. Как черный дрозд или полевая мышка, бомж никому не мозолил глаза. Избегал встреч с обремененными частной собственностью горожанами, а пуще того — с подобными себе неимущими существами, которых в этом теплом городе было превеликое множество. Ветер перемен ближе к осени срывал этот человеческий мусор с холодных равнин и забивал им живописные предгорья Ненуженска. Столкнувшись близ логова с одетым в лохмотья, дурно пахнущим, заросшим и вшивым созданьем, парковский бомж безжалостно изгонял его за границы своей территории. Он ни с кем не собирался делиться жизненным пространством. Все здесь принадлежало только ему: ресторан в западной части с летней верандой и прилегающей помойкой, вечный огонь мемориала, площадь перед церковью, где бабушки пасли внучат, а внучата откармливали для него стаи жирных голубей. Впрочем, от щедрот человеческих кормились и вороны, не столь доверчивые, но много прожорливее.

На бордюре у главного входа, подложив под себя куски картона, сидели нищие с умиленно смиренными лицами и жалобно просили у Бога здоровья для прохожих. Нищие не любили бомжа и, когда он входил в зону их интересов, злобно шикали на него, прогоняя прочь. Особенно не любила его попрошайка с признаками вечного похмельного синдрома. Она стояла чуть в стороне от основной массы просящих подаяния и зорко наблюдала за мальцом лет восьми, на коленях у которого сидела трехлетняя девочка. Пацан в драной фуфайке с чужого плеча был не