Литвек - электронная библиотека >> София Яковлевна Парнок >> Поэзия >> Разрыв-трава >> страница 3
Заблуждаясь, ошибаясь, честно платя за все свои ошибки, она всегда «выбредала», возвращалась на свою, именно ей предназначенную дорогу — и в жизни, и в творчестве.

В этом её врождённая инакость, видимо, даже помогала, не давая слиться, отнимая возможность мимикрировать. Попробуй, стань как все, когда ты «косматый выкормыш стихий» и «ни один зоолог не знает, что это за зверь». А попытки стать как все — были. В 1907 году София Парнок выходит замуж за Владимира Волькенштейна — поэта, драматурга, театрального критика и сценариста (брак был заключён по иудейскому обряду). Но неудачный брак продержался недолго. В 1909 году он распался, инициатором развода выступила София Яковлевна. С тех пор она обращала своё чувство только на женщин. В этом же году (по другим сведениям — в 1913-м) София Парнок принимает православие, идя наперекор семейной и национальной традиции — родилась она в еврейской зажиточной семье, хоть и не очень религиозной, но исповедовавшей иудаизм. Вот так, постепенно, методом проб и ошибок, поэт училась понимать и принимать себя, отстаивать право на то, чтобы жить в соответствии со своей натурой.


Разрыв-трава. Иллюстрация № 5
В творчестве же — любом — стать настоящим художником имеет шанс только яркая индивидуальность. Здесь нет и не может быть никаких схем и правил, кроме одного: будь всегда честным, выражай именно ту реальность, которую видишь, слышишь, ощущаешь, не криви душой ни в одной строчке в угоду моде или конъюнктуре. Именно так жила и писала Парнок.

Моё увлечение её стихами началось с книги, подаренной подругой. Открыла из любопытства, и с первых строф меня затянуло в мир Софии Парнок, не похожий ни на какой другой. Прекрасно сказал об этом Ходасевич: «…любители поэзии умели найти в её стихах то «необщее выражение», которым стихи только и держатся. Не представляя собою поэтической индивидуальности слишком резкой, бросающейся в глаза, Парнок в то же время была далека от какой бы то ни было подражательности. Её стихи, всегда умственные, всегда точные, с некоторою склонностью к неожиданным рифмам, имели как бы особый свой «почерк» и отличались той мужественной чёткостью, которой так часто недостаёт именно поэтессам».

Удивительно, что даже рядом с мощным талантом Марины Цветаевой Софии Парнок удалось сохранить свою поэтическую индивидуальность, свой стиль, не поддаться, избежать её влияния. Я думаю, это было так же трудно, как не сгореть, находясь рядом с огнедышащим вулканом. Но София Яковлевна смогла это сделать. Из сложных отношений с Цветаевой она, как птица-Феникс, вышла не без душевных ран, но с неизменно самостоятельной творческой физиономией.


Не придут, и не всё ли равно мне, —
вспомнят в радости или во зле?
Под землёй я не буду бездомней,
чем была я на этой земле.
Ветер, плакальщик мой ненаёмный,
надо мной вскрутит снежную муть...
О печальный, далёкий мой, тёмный,
мне одной предназначенный путь!

Эти строки, написанные в 1917 году, выражают кредо всей жизни поэта.

Когда Булгаков написал свою знаменитую фразу «Рукописи не горят», он, конечно же, имел в виду, что не горят рукописи определённого сорта — те, в которых если и не содержится истина, то хотя бы сделана попытка приблизиться к ней. Стихи Софии Парнок относятся именно к таким рукописям. Не оценённые по достоинству при её жизни, забытые почти на век после её ухода, они возвращаются к нам. «Незнакомка с челом Бетховена» оказалась ко двору в двадцать первом веке. В её хрупкой, болезненной физической оболочке жил несгибаемый дух — стебелёк и вправду оказался из стали.


Лера Мурашова

Иллюстрации:
фотографии Софии Парнок разных лет;

Н. Крандиевская: скульптурный портрет С. Парнок, 1915;

обложка книги стихотворений поэта «Вполголоса» (Москва, 2010) — в книгу вошли все стихотворения, выявленные на момент издания, в оформлении использована фотография 1914 года;

обложка CD-диска с песнями Елены Фроловой на стихи Софии Парнок, в оформлении использована фотография 1910-х годов;

могила Софии Парнок на Введенском кладбище Москвы

Разрыв-трава

Е. К. Герцык

* * *
Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью:
Почти не тянется за глиною рука.
Уже не вылепишь ни льва, ни голубка,
Не станет мрамором, что наплывает тенью.
На полуслове — песнь, на полувзмахе — кисть
Вдруг остановишь ты, затем что их — не надо...
Прощай, прощай и ты, прекрасная корысть,
Ты, духа предпоследняя услада!
1923
* * *
Ведь я пою о той весне,
Которой в яви — нет,
Но, как лунатик, ты во сне
Идёшь на тихий свет.
И музыка скупая слов
Уже не только стих,
А перекличка наших снов
И тайн — моих, твоих...
И вот сквозит перед тобой
Сквозь ледяной хрусталь
Пустыни лунно-голубой
Мерцающая даль.
18 февраля 1926
* * *
Вокруг — ночной пустыней — сцена.
Из люков духи поднялись,
И холодок шевелит стены
Животрепещущих кулис.
Окончен ли или не начат
Спектакль? Безлюден чёрный зал,
И лишь смычок во мраке плачет
О том, чего недосказал.
Я невпопад на сцену вышла
И чувствую, что невпопад
Какой-то стих уныло-пышный
Уста усталые твердят.
Как в тесном платье, душно в плоти, —
И вдруг, прохладою дыша,
Мне кто-то шепчет: «Сбрось лохмотья,
Освобождённая душа!»
1 марта 1926
* * *
Ради рифмы резвой не солгу,
Уж не обессудь, маститый мастер, —
Мы от колыбели разной масти:
Я умею только то, что я могу.
Строгой благодарна я судьбе,
Что дала мне