Майкл Суэнвик Зимняя сказка

Возможно, мне не стоит рассказывать о том кануне рождества, проведенном в Каменном доме, много лет назад. Я больше не могу полагаться на свою память, с тех пор как я перенес лихорадку. Вскоре, когда у меня будет достаточно сил, меня отправят с планеты к какой-нибудь призрачной звезде, лежащей в нескольких световых годах от той овальной луны, что всходит над сараем твоего отца, но мою память уже не вернуть. Возможно, на самом деле ничего этого не было.

Присаживайся мне на колени, а я буду рассказывать. Ну, давай, садись. Ещё ни одна женщина не умерла от того, что села на колено. Ты смеешься, но ведь это так. А жаль…

Все ужасы войны, по крайней мере сегодня, нужны не для того, чтобы захватить территории, а чтобы истощить силы противника, поэтому лучше ранить, чем убить. Труп можно унести, сжечь и забыть, а раненому нужен специальный уход. Регенерационные баки, искусственная кожа, медицинский персонал и долгая реабилитация на таких фермах, как эта. Вот почему они сменили оружие и воюют с вами устаревшими каменными топорами, токсинами и радиацией, чтобы заставить ваше командование запасать медикаменты, обеспечивать профилактику и обучать специалистов. Горчичный газ замечательно подходит для этой цели, также, как и мозговая лихорадка.

Я много месяцев пролежал в госпитале, опьяненный болью, а и иногда галлюцинациями. Я сгорал от лихорадки. Когда я пробудился, слабый и ещё не верящий, что выжил, часть моей жизни оказалась начисто стертой из памяти. Я помню, как стоял на парапете железного моста через Извельтаю, я смеялся и бросал свои книги, одну за другой, прямо в реку, в то время как мой лучший друг Феннфульф уговаривал меня слезть.

— Я вступлю в ополчение! Я стану солдатом! — истерично орал я. Я так и поступил. Я помню, что я так и поступил, но то, что стало причиной этого нелепого действия, забыто начисто. Я не помню имя моей второй сестры, хотя её лицо я помню также четко, как сейчас твое. Странная штука — человеческая память.

Тот канун рождества — это островок стабильности в изменчивом море моей памяти, он очень четок, как Каменный Дом, та неолитическая пещера, в которой мы жили настолько простой жизнью, что у меня даже нет уверенности, что мы жили в нашу эру. Люди иногда приходили с охоты, один или двое обычно шли впереди с добычей, они входили уставшие, ставили окровавленные копья у стены, наверное, мы в то время жили на Изначальной Земле. Иногда они приносили прожекторы и комнату заливало разноцветными огнями, искрящимися на ветвях дерева текущего сезона, холодные и безвредные огни плясали на сводах, мы словно оказывались в более поздней эпохе, в волшебном мире будущего.

Дом казался суматошным, в нем одновременно жили пять семей с дальними родственниками в это время года, и ещё остановилось несколько путников, поэтому нам приходилось стелить постели в обычно запертых на зиму комнатах, сдвигать мебель в мансарду, и несмотря на все это все равно в концах холла пришлось поставить раскладушки. По коридорам ходили женщины, распределяя людей туда и сюда, затем они усадили одного из них в кресло и стали взбивать его, как подушку, для большего эффекта ему приделали усы, кто-то накрывал на стол. Замечательное время.

Возвращаясь с кухни, где неизвестная мне женщина огромного роста, с гигантскими руками, перепачканными мукой по локти, выставила меня, я с удивлением увидел Суки и Джорджа, целующихся в укромном уголке за огромным камином. Их руки переплелись, а я стоял и смотрел на них. Суки улыбалась, её щеки раскраснелись. Одна рукой она отодвинула волосы, чтобы Георг мог целовать её в ушко, слегка повернувшись для удобства, она увидела меня. После этого она ахнула, и парочка резко отпрянула друг от друга, испугавшись и покраснев.

Суки дала мне печенье, черное, с патокой и одной единственной засохшей изюминкой в середине, пока Джордж стоял насупившись. Потом она отослала меня прочь, я слышал, как она, хихикая, взяла Джорджа за руку и потянула его обратно в темную глубину ниши.

Появился отец — в грязных ботинках, со связкой пернатой добычи он спускался в охотничью комнату. Там он поставил свой спущенный лук и колчан со стрелами, затем подвесил добычу повыше, чтобы насладиться восторженными охами матери, которая принесла ему горячий грог. Неслышно подошел ларл, тихий и тяжелый. Я вспомнил о своей мечте прокатиться на этом звере и последовал за ним за угол. Я представлял себя перед моими братьями гордо восседающим на высоком черном хищнике.

— Флип! — мой отец сказал строго. — Оставь Самсона в покое! Это смелое и благородное животное, я не хочу, чтобы ты ему докучал.

Казалось, у моего отца были глаза и на затылке.

Прежде чем я успел разозлиться, мимо меня пронеслись мои братья, они торопились поставить в деревьях перед домом соломенное чучело, и при этом меня немного затоптали. Дядя Читтагонг, похожий на ящерицу, заключенную в стеклянный аквариум ради собственной безопасности, не обратил на меня внимания, несмотря на мой пронзительный вскрик. Краем глаза я видел позади него мою вторую сестру, держащую бенгальский огонь.

Прости меня. Так много детских воспоминаний потерялось, пока я со своей болезнью странствовал по стране белого безмолвия. Мое прошлое похоже на затонувший континент, над водой остались только горные вершины, цепь отдельных островов, по которым я пытаюсь догадаться о том, что осталось в промежутках. Я все очень ценю оставшиеся фрагменты и периодически прокручиваю их в памяти, чтобы удостовериться, что они на месте.

Итак, на чем я остановился? Я сидел на северной колокольне, в моем укромном месте в то время, в уголке за Старым Слепым Пью, басовым колоколом из той тройки, что там висела, и плакал, поскольку меня считали слишком молодым, чтобы зажигать рождественский фонарик.

— Привет! — кто-то крикнул и затем сразу: — Иди отсюда, идиот! — Я, забыв про слезы, подбежал к окну и с удивлением увидел, что мой брат Карл идет по гребню крыши, как канатоходец в цирке, выделяясь на фоне желтеющего неба.

— Из-за этого у тебя будут большие неприятности! — крикнул я.

— Нет, если ты никому не скажешь. — Он знал, как я его уважаю. — Спускайся! Я опустошил один из шкафов в верхней кухне. Мы можем влезть через кладовую. Там есть щель под дверью, мы сможем все увидеть.

Карл повернулся и неожиданно поскользнулся. Он упал и начал ногами вперед соскальзывать с крыши.

Я вскрикнул. Карл схватился за водосток и залез в открытое чердачное окно. Его ухмыляющееся лицо высунулось наружу:

— Беги к нефритовому ибису!

Он исчез, а я с диким топотом побежал вниз по лестнице, торопясь успеть