результаты токсикологической экспертизы и они подтвердят, что в крови Стефана был орфирил, косвенных улик будет так много, что ты окажешься за решеткой. Леденец, как ты совершенно справедливо заметила, не является доказательством, но вспомни дело Ордерюдов. Четыре человека были приговорены к длительным срокам из-за гребаного вязаного носка.^[15]

Анетте молчит. Хеннинг смотрит на нее и хочет ответить на холодную улыбку Анетте.

— «Какой смысл быть гением, если о тебе никто не знает?» — произносит он, подражая ее голосу. Она поднимает на него глаза. — Все люди так или иначе хотят получить признание в своей области. Мы хотим слышать аплодисменты. Нас такими создали. Именно поэтому ты отдала мне сценарий. Ты хотела, чтобы я понял. И я понял. Я понял, что ты все спланировала, и я отдаю тебе должное. Но тебе не будут аплодировать. Ни я, ни кто-либо другой.

Анетте все так же стоит и смотрит на него. Хеннинг поворачивается и видит, что из церкви выходит траурная процессия.

— Как ты и сказала, Анетте, теперь начинается сумасшествие.

Она смеется над этим замечанием.

— Ух ты, — говорит она, попеременно качая головой из стороны в сторону. Она снова подходит близко к нему, берет у него из рук леденец и отправляет его себе в рот.

— Знаете, кто сказал мне, что вкуснее всего, когда кладешь в рот целую горсть?

Она демонстративно чавкает конфетой.

— Уверена, что вы, такой умный, сможете догадаться, — говорит она, не дожидаясь ответа. Анетте смотрит на него долгим взглядом, а затем снова улыбается и двигается в направлении траурной процессии. Хеннинг следит, как она идет по траве мимо скорбящих, как она оглядывает их, кивает знакомым, но не присоединяется к процессии. Вместо этого она идет к входу в церковь. Анетте не спешит. Как будто ее совершенно ничего не заботит.

Но вполне возможно, что она права, думает Хеннинг, когда Анетте исчезает из поля его зрения, а кладбище заполняется одетыми в черное людьми. Вполне возможно, не удастся доказать, что именно она срежиссировала и осуществила действия, приведшие к гибели двух человек. Потому что она ни в чем не созналась, ни сейчас, ни в палатке на Экебергшлетте, а улики против нее очень слабые.

Ярле Хегсет говорил обычно: «Преступления редко кладут под дверь Управления полиции, завернув в подарочную бумагу и перевязав красивой лентой». Иногда бывает легко. Улики говорят понятным языком, преступник дает признательные показания — либо по доброй воле, либо под тяжестью предъявленных ему улик. Но бывают и такие процессы, когда утверждения стороны обвинения полностью противоречат показаниям обвиняемых. Так было и так всегда будет.

Но для него правда всегда имеет значение. Хеннинг видел ее в ледяных глазах Анетте. А за время следствия многое может произойти. Могут появиться новые улики. Свидетели могут рассказать нечто, позволяющее увидеть действия Анетте в другом свете. Ей придется отвечать на множество вопросов, а всегда давать абсолютно одинаковые ответы трудно, снова, и снова, и снова отвечать на сложные вопросы трудно, каким бы умным ты ни был.

Хеннинг не уходит с кладбища до конца похорон. Он не поднимает глаз, не слышит, что говорят вокруг, и начинает прислушиваться, только когда раздается песня:

Хеннинг подавляет в себе воспоминания и боль, несмотря на то что постоянно видит перед собой Юнаса. Кажется, только теперь у него хватит сил навсегда проститься с сыном, только сейчас он готов принять случившееся. Хеннингу не удалось сделать этого в тот раз, потому что он не хотел, не мог, был не готов принять факт того, что Юнас больше никогда не разбудит его утром слишком рано, не заползет к нему в постель, чтобы уютно-преуютно полежать в ожидании начала детских передач по телевизору.

Трудно быть признательным за то, что мне пришлось пережить, думает Хеннинг, трудно помнить каждый день, каждый миг, а не погрузиться в моменты, которые никогда не произойдут. Но если мне удастся поверить в то, что шесть лет, которые Юнас прожил на этом свете, были лучшими годами моей жизни, то это неплохое начало.

Это не так уж и много, но тем не менее это начало.

Он не подходит к родным Хенриэтте с соболезнованиями, после того как ее лодка погружается на шесть футов вниз. Хеннинг знает, что не смог бы, у него не хватило бы духу посмотреть в глаза ее родителям и родственникам, не представив себя на их месте. Он не будет запирать горе в дальнем уголке души, потому что ему надо знать, что он всегда может к нему прикоснуться. Но не здесь. И не сейчас.

Время придет.

С каждым днем к Тебе я становлюсь все ближе. А тебе, Юнас, желаю достигнуть благостного края.

Глава 73

Из квартиры этажом выше доносятся звуки музыки. Хеннинг останавливается перед своей дверью и прислушивается. Арне Халлдис слушает оперу. Хеннинг мгновенно узнает арию. Это Nessun Dorma из «Турандот» Джакомо Пуччини. Любимая ария Хеннинга. Голос Лучано Паваротти, который невозможно спутать ни с чьим другим, наполняет парадное:

Арне Халлдис — многогранная личность, думает Хеннинг. Или так, или же он циник, который сознательно использует поэзию и оперу в охоте на женщин. Наверное, поэтому он так нравится Гуннару Гуме.

Арне Халлдис увеличивает громкость в момент кульминации:

Звук нарастает, он просачивается сквозь бетонные стены, дерево и гипс и ударяет Хеннинга прямо в лоб, через толстые кости черепа проникает внутрь и прокатывается волной по его существу, у него краснеют щеки, и прежде, чем Хеннинг успевает понять, что происходит, из глаз его начинают литься слезы, он чувствует, как они текут по шрамам на лице, ни с того ни с сего, взяли и полились.

После Того, О Чем Он Не Думает, Хеннинг ни разу не плакал ни над чем другим, кроме Того, О Чем Он Не Думает. Как странно спустя столько времени осязать мою собственную соль, думает он, и все благодаря Арне Халлдису.

Но его нисколько не удивляет, что снова заплакать его заставила музыка. И Хеннинг чувствует, что у него появилось желание прикоснуться к клавишам. Но он не знает, хватит ли у него духу.

Хеннинг