Севастополя две станции на паровозе… Силюсь вспомнить: кажется, машинист, когда затормозил возле леса, двигал вот этой ручкой… Я нажал, и, к величайшей моей радости, паровоз, вдруг ожив, медленно двинулся через мост… Так мне посчастливилось обмануть смерть и спасти более тысячи наших раненых воинов.

Кремнев умолчал, что через два дня после случая с поездом он был очень серьезно ранен. Но поздно вечером, когда Наталка и Любаша легли спать, а взрослые еще сидели за столом в кухне, Евгений Николаевич признался в этом. Смерть вторично так и ушла от него ни с чем, хотя осколок он до сих пор носит в своем сердце.

Память моря

— Не помешаю секретничать? — заглянула в кухню Ганнуся.

«Какие же от тебя могут быть секреты?» — ответил ей выразительный взгляд Петра.

— Входи, Ганнуся, — оглянулся Кремнев, — только не вздумай защищать своего брата.

— Вот так, бьют и плакать не дают, — Петро привычным взмахом головы откинул со лба ровную светлую прядь волос.

— Это тебе-то плакать? — по-отцовски строго смотрели из-под черного разлета бровей кремневские иссиня-черные глаза. — Да тебе, Петрик, мог бы позавидовать сам Лев Толстой. Одни названия рецензий чего стоят: «Спасибо за щедрость»! «Талантливый художник слова»! «Любовь и ненависть писателя»! И в каждом из них что ни фраза — восторженный эпитет! Ну, знаешь, такие панегирики в адрес молодого автора первой книги недопустимы!

— Я никого не просил меня хвалить, — в тоне юноши прозвучали нотки обиды.

— Это так, — согласился Кремнев, — однако, Петрик, ты же не станешь утверждать, что новеллу, — Кремнев указал на стол, где лежал раскрытый журнал, — напечатали без твоего ведома? Мелко ты взял.

— Но… любовь — великая и вечная тема, — смутился молодой человек.

— Нет, нет, я не против любви, — решительно возразил Кремнев. — Но предостерегаю: похвала вскружила тебе голову. Только этим можно объяснить твою поспешность. На этом материале можно было создать повесть, а не новеллу. Разиков эдак сто, брат, следовало ее переписать…

— А пятьдесят маловато? — попытался отшутиться Петро. Он не хотел, чтобы Кремнев волновался: близким было известно, что только предельная собранность, большая сила воли помогают этому человеку казаться совершенно здоровым.

— Маловато, Петрик, — серьезно ответил Кремнев. — Надеюсь, ты знаешь, что даже Лев Толстой переписывал своего «Хаджи Мурата» сто шестьдесят девять раз! И при жизни так и не нашел возможным его издать. А ты? Чернила еще не просохли — прошу, печатайте! Да тот, кто до сих пор восхищался тобой, любил твои своеобразные новеллы, откажется поверить, что это написал Петро Ковальчук!

В передней раздался звонок, и Ганна, поставив на газовую плитку большой эмалированный чайник, поспешила к двери. Стайкой входили друзья брата.

— В самый раз подоспели, мушкетеры, — улыбаясь, прошептала Ганна. — Вашего д’Артаньяна на кухне атакует доктор. Пух и перья с него летят!

— Чем же Петрик провинился? — тоже шепотом спросил Олесь.

— Разносит его за новеллу «Любовь рыбака».

— А мы как раз пришли ее «обмывать», — прямодушно признался Василь.

— Это таки да прекрасная новелла, — восторженно заметил Иосиф Талмуд, сквозь большие роговые очки глянув добрыми близорукими глазами на Ганну.

— «Таки да» или «таки нет», дорогой мои Йоська, а наш Кремнев — человек справедливый, зря ругать не будет, тем более своего любимчика, — улыбалась девушка. — Билеты достали?

— Она меня спрашивает? Конечно! — ответил Иосиф.

Кремнев весело и дружелюбно поздоровался с молодыми людьми. Но от рюмочки «столичной» отказался и ушел к себе.

Сказать, что Петра не огорчил разговор с Кремневым, значило бы покривить душой. И хотя обида быстро прошла, остались замечания, от которых он не мог отмахнуться… Правда, в одном Кремнев все же был неправ. С прежней страстной увлеченностью писал Петро новеллу «Любовь рыбака». Он, как всегда, был строг к самому себе. Провел за письменным столом мучительную ночь. То он был вместе с героями этой невыдуманной истории, то вдруг уходил куда-то и смотрел на них со стороны, чуть прищурясь, как художник отходит от своей картины, чтобы снова к ней вернуться и добавить новые недостающие штрихи…

Видя, с каким пасмурным лицом сейчас сидел друг, Иосиф сказал:

— Брось ты переживать, Петрик! Не отрицаю, доктор, конечно, высокоэрудированный человек, он разбирается в литературе, но на вкус и цвет… Меня взяло за душу, когда эту новеллу услышал по радио. Как живые, до сих пор стоят перед глазами Платон Кондра и маленькая турчанка Севиль… Уф, переживаешь, когда человек делает ошибки, а ничем ему помочь нельзя. Да, это верно сказано: любовь не огонь, водой не зальешь…

Василь спросил:

— Петрик, а верно то, что говорит Олесь, будто турчанка Севиль в новелле «Любовь рыбака» — не выдуманный персонаж, а родная бабка нашего доктора? Поэтому, наверно, и Кремнев не похож на русского?

Петро утвердительно кивнул головой.

— Хлопцы, уже половина девятого, — напомнил Иосиф. — А билеты в кино у нас на девять.

— Я не пойду, — неожиданно для всех отказался Петро.

— Не пойдешь на «Тарзана в западне»? — изумился Василь. — Ну, знаешь… нас с Йоськой чуть не задавили в очереди за билетами.

— Он таки не преувеличивает, — подтвердил Иосиф.

— Нечего нам всем портить настроение, — сказала Ганна, причесываясь перед зеркалом. — Идем.

— Нет, нет, мне не до Тарзана, — решительно отмахнулся Петро. — Билет продадите.

— Ох, Петрик, я бы на твоем месте…

— На его месте, Йоська, ты бы двух слов сегодня не написал, а он будет строчить всю ночь. Смотри, оттачивает карандаши, — усмехнулся Олесь. — Петрик, дай же мне «Как закалялась сталь», я обещал принести Катрусе.

— Возьми на стеллаже. Четвертая полка, слева третья книга.

— Опять будешь допоздна? — недовольно спросила Ганна, видя, что брат усаживается за письменный стол. — Уткнешься в свои страницы…

— Сегодня хочу лечь раньше, — пообещал Петро. — Да идите же, а то опоздаете на журнал.

Оставшись один, Петро достал из письменного стола две общие тетради. Просматривая их, мысленно перенесся в рыбачий поселок. Здесь прошлым летом вместе с семьей Кремневых он гостил у председателя рыболовецкой артели Керима, друга детства Мирославы Борисовны и Евгения Николаевича.

До этого Петро никогда в жизни не видел моря. Влюбился в него с первого мгновенья. Не изменил этому чувству даже после того, как однажды утром, когда