на трибуне вдруг возникала худая, кажущаяся почти невесомой фигура президента. Он начинал говорить о недостатках в области разведения крупного рогатого скота, затем вдруг переходил к литературе, оттуда - прямиком к поэзии, затем часами читал печальные стихи средневековых поэтов, анализировал их. Обалдевшие от его "заскоков" работники аппарата, министры, районное начальство с пересохшим горлом часами внимательно слушали эти полые глубокого философского смысла стихи. Кто посообразительней и изворотливей находил в них какие-то намеки, запоминал, а после совещания уже в своих кабинетах ломал голову, стараясь понять, что же хотел сказать президент.

После таких совещаний в стране многое преображалось, менялась атмосфера, всюду царила поэтичность и нежность.

Приобретение этих удобных двухэтажных автобусов тоже было политикой. Это не просто так, говорили людям. Истинное значение этого будет понятно через много лет, когда восторжествует истина.

Одной из наиболее ярких политических акций президента была молниеносная перестройка государственных структур. Прежде всего, он объединил министерство экономики с министерствами леса, топлива, цветной и тяжелой металлургии и рядом других мелких министерств. Тогда же разделил министерство сельского хозяйства на министерства крупного рогатого скота, мелкого рогатого скота, птицеводства, шелководства, пчеловодства, рисоводства, зерноводства, кормоводства и другие.

Злые языки говорили, что он пошел на этот шаг, потому что, как только партия "Свобода" встала у власти, в президентский кабинет толпами стали приходить члены партии - крестьяне, которые, стуча кулаками по столу, требовали себе высоких постов.

Это не так, возражали им оптимисты. Все изменения - проявление дальновидной политики президента. Пройдет несколько лет, и всем все станет ясно. Так было и много лет назад, когда еще он работал переводчиком в одной восточной стране. Над ним посмеивались, потому что он любил выходить по ночам на улицы, раздавал нищим все до последней копеечки и просил их кричать, что есть мочи "Да здравствует свобода!" И только гораздо позже, когда страна уже была охвачена национально-освободительным движением, насмешники поняли - что такое свобода!..

Работавшие с будущим президентом за границей рассказывали, что странности его характера очень быстро привлекли внимание. Он и там, можно сказать, ни с кем не общался, проводил все свободное время в древних библиотеках, зато вечерами его можно было встретить в самых дорогих ресторанах.

В ресторане его принимали за иностранца-миллионера. Стоило этому человеку появиться в дверях, и официанты толпой окружали его, музыканты обрывали мелодию, встречая его любимой песней, рой танцовщиц провожал его к самому лучшему столику. А он в черных очках, пестром шарфике сидел за столом один, заказывал музыкантам свои любимые народные песни, щедро раздавал деньги музыкантам и танцовщицам, а потом, далеко за полночь вставал и с печальным лицом, бессильно повисшими по бокам руками покидал ресторан.

По ночам его видели и на роскошных лодках богатых гостей. Негр, чья кожа сливалась с мраком ночи, медленно двигал веслом, тихо струилась река, мигали огни на воде, а он, облокотившись на подушки, глядел на звезды...

А наутро с почерневшими, глубоко запавшими от голода глазами, небритый, с помятым лицом жадно хлебал прокисший борщ в дешевой столовой для обслуги посольства...

И еще говорили, что он с самой юности был влюблен в свободу. Что в бытность студентом университета, он, невзирая на давления, преследования, организовывал подпольные кружки, в которых разрабатывались программы минимум и максимум - как вывести к светлой жизни народ, долгие годы живший в рабстве, как дать своей бесконечно богатой стране независимость. За это он в годы империи и срок получил...

Насмешники злословили, что и в тюрьме президент извел всех заключенных своими светлыми идеями. Будто этот худой, высокий человек целыми днями расхаживал по камере с печальным лицом и болезненным взором, что-то бормотал о свободе, потом отлавливал кого-нибудь из заключенных, загонял беднягу в угол и с энтузиазмом принимался рассказывать то же, что говорил вчера, пробуждая в слушателе национальное самосознание...

Об этом мученике свободы говорили, что он и в тюрьме умудрился организовать себе хоть и небольшую, но аудиторию, что-то вроде кружка. Сначала он рассказывал разные интересные случаи из истории. Но это делалось только для того, чтобы привлечь внимание остальных сокамерников. Когда же слушателей становилось больше, он незаметно переходил к политике. Заключенные, не попавшие в его "политические сети", проклинали "посадившего к ним этого идиота". Потому что с его появлением все стали вдруг демагогами, стали толковать о правах человека, о независимости, о свободе. И никому уже и слова не скажи...

Передавали, что он после таких собраний долго не мог придти в себя, успокоиться. Страсть, с которой он проповедовал светлые идеи, не отпускала его, и он стоял, отвернувшись к стене, и плакал, а то и просил кого-нибудь залезть на нары и кричать: "Да здравствует свобода!"

Невозможно было понять, - вспоминали бывшие заключенные,

его идеи или он сам...

Подобного рода политзанятия обычно завершались пением песен, чтением чувствительных стихов. И уж попробуй, скажи кому-нибудь из его учеников слово поперек! Даже по ночам сквозь сон кто-то вскрикивал "Свобода!", и эти крики из спящих камер сотрясали полутемные, сырые коридоры тюрьмы. У надзирателей по ту сторону дверей от этих возгласов пересыхало в горле...

Потом после каждого занятия заключенные стали, стоя, петь гимн, и тогда его подхватывали и другие камеры. Им подпевали и надзиратели, и среди ночи из обветшавшей тюрьмы в темное небо возносилось величественное песнопение.

Тюремное начальство, испугавшееся этих массовых ночных пений и криков о свободе, долго пыталось выяснить, - какая-такая свобода пьянит заключенных и охранников, что они хором поют гимн. Однако ничего конкретного установить не удалось. Тайные осведомители доносили, что заключенные говорят о свободе народа, каких-то жестоких законах, о языке народа, долгое время унижаемого в рабстве и тому подобное. И еще говорили (но установить доподлинно - так это или нет, не удалось), что и начальник тюрьмы, совершенно обалдевший от торжественности, с которой происходили эти политзанятия, тоже стал тайком посещать их.

Как-то раз, когда по обыкновению возбужденный от своих речей будущий президент дрожащим голосом попросил одного из заключенных встать на нары и крикнуть "Да здравствует свобода!" кто-то из числа тех, кого не удалось