свечи, но их маленькое дрожащее пламя то и дело поглощал свет прожекторов. Их лучи прорезали ночь и металлическими вспышками отражались на алюминиевых крышах тюрьмы.
— Вы увидите, — сказала моя сопровождающая, — как красивы наши свечки, когда вокруг темно. Они хранят память. И мы храним память, — продолжала она, — становясь на колени.
Она молилась, скрестив руки и обратив ладони к небу. Вокруг нее были только женщины. Но напрасно я искала среди них женщину с приятным лицом и густо подведенным глазами из своей будущей книги, я потеряла ее в этой толпе. Я видела только сосредоточенных юных девушек, а также более старших женщин с огрубевшими чертами лица и руками, сложенными на груди. Они все превратились в одну женщину, которая молилась, жаловалась, стонала. На другой стороне дороги полицейские сдерживали демонстрантов, требовавших смертной казни. Это были мужчины в белых накидках с черными крестами на груди, принадлежавшие к братству Гроба господня. Они были зловещими, как священники, пришедшие из глубины веков, когда еще пылали костры инквизиции. Они молились громко и четко о возмездии за грехи преступника. Их лица были скрыты под продолговатыми масками, головы укрыты коническими уборами.
Все молитвы о пощаде и мести, об искуплении и заступничестве, смешиваясь и противореча друг другу, летели в сторону «Гринливза». Все умоляли Господа, Спасителя, Всевышнего. Но все были согласны в одном: дело не в самой смерти, а в жизни после смерти. Они уже преодолели загадочную границу, за которой начиналась бесконечность. И именно этой их уверенности я не разделяла. Я спрашивала себя, что общего между той вечной жизнью, на которую обрекал Дэвида судья Эдвард, той, о которой молила Марта для своего сына, и той, которой желала мать Кэндис для убийцы своей дочери.
Я думаю, ей бы не хотелось, чтобы Дэвид присоединился на небесах к ее дочери в разгар большой и шумной примирительной вечеринки. Мать Кэндис, наверное, верила, что после смерти Дэвида Денниса ждет вечная смерть, на этот раз уготованная самим Богом на веки вечные. Судья желал для своего осужденного новой камеры смертников под названием чистилище, из которого он не выйдет никогда, а Марта, видимо, представляла себе огромный рай, украшенный, как детская комната.
За одним и тем же словом для всех этих людей скрывались разные вещи. Я же, перед лицом неизвестности, изо всей силы шептала собственную молитву. Стоя твердо и прямо, руки по швам, я молилась о простой жизни, пусть даже такой, какой она была: ничтожной, проходящей за решеткой. О, Господь, пусть они узнают сначала, куда отправляют этого человека перед тем, как сделают ему смертельный укол. Пусть поинтересуются, что же происходит там, в загробном мире! И пусть все придут к согласию по поводу вечной жизни.