небо, был соединен с пусковым комплексом множеством пуповин - толстых, тонких, извилистых, которые узлами змей, сплетениями тросов и кабелей, констрикторами толщиной в три древесных ствола тянулись гроздьями от мачт питания и площадок ферм обслуживания к тонким стенкам ракеты - этой голове Медузы Горгоны, средоточию пуповин, питающих топливные баки, подзаряжающих батареи, контролирующих электроснабжение; однако в этой, казалось бы, чудовищно запутанной конструкции была некая глубоко продуманная стройность, благодаря чему "Аполлон-Сатурн" на своей стартовой площадке в окружении мачт питания и стрел-опор выглядел не безумным чудищем из кошмарного сна, а безмятежным серебристо-белым кораблем, прекрасным железным деревом из волшебной сказки с девятью горизонтальными ветвями.

Но вот журналисты поспешили к автобусам, чтобы в последний раз перед стартом увидеть астронавтов, которые одиннадцать дней провели в карантине.

Он последовал за своими коллегами и мучительно трясся в битком набитом автобусе пять миль по дорогам Космического центра под раздражающее жалобное завывание усталого мотора; они остановились у главного входа в Управление запусками пилотируемых космических кораблей (МСОБ), которое помещалось в холодном белом здании, безликом, как многоэтажный фабричный корпус длиной в сотни футов, одинаково бездушном, невыразительном и снаружи, и изнутри (благодаря своему архитектурному замыслу, который вполне соответствовал многомиллионной смете, отпущенной на строительство).

Журналистов, выгрузившихся из автобуса, провели по длинным узким коридорам, окрашенным в унылый учрежденческий цвет, с продуктовыми и питьевыми автоматами на поворотах, затем еще по каким-то коридорам, пока их колонна через анфиладу пустых комнат и галерей не вышла во внутренний двор. Прямо над их головами, на уровне второго этажа, навис крытый мост, соединяющий здание, из которого они только что показались, с другим, откуда должны были появиться астронавты.

Под мостом уже стоял небольшой белый автобус, поджидавший астронавтов. Они спустятся по лестнице из двадцати ступенек, охраняемой кордоном полиции, призванной сдерживать яростный натиск возбужденных журналистов, и проследуют в закрытый автобус, в котором проедут девять миль, отделяющих их от "Аполлона-11"; потом лифт пускового комплекса поднимет их на площадку девятого этажа, откуда они сойдут по железному трапу к своим техническим креслам. Там они будут находиться, когда начнется обратный отсчет времени. Там они будут находиться, когда корабль оторвется от Земли.

Генри К. ПИТЦ. Последняя проверка.

Этому скопищу журналистов - с учетом телевизионщиков с застывшими наготове камерами и кинооператоров, пожалуй, здесь собралось несколько сотен человек, которые тянулись на цыпочках, оттесняемые к углам здания, либо задыхались от напора коллег на своих сравнительно выгодных позициях, чтобы бросить напутственный взгляд на астронавтов, - этой толпе оставалось проторчать здесь еще более часа до того, как на одно мгновение, быстрое, точно прощальный взмах руки, она увидит астронавтов. В томительном ожидании таяло очарование долгой ночи. Неприятный серый рассвет охладил восторги журналистов задолго до появления астронавтов. Но никто не ушел. Все так жадно следили за выходом из здания, будто астронавты уже вернулись с Луны и покажут сейчас добытые ими сокровища. Казалось, от них ждали какого-то необычайного чуда, и когда желанный миг наступил, журналисты, напиравшие на ограждения, готовы были вцепиться друг в друга, чтобы прорваться вперед и услышать хоть одну остроумную реплику, любопытную цифру, сделать хоть одну фотографию, словно они попали на сенсационную встречу с людьми, которым вынесен смертный приговор. Астронавтов точно провожали к месту возможной казни в космосе, и поэтому, как и все обреченные, они приобрели в глазах окружающих особое значение, ведь на пороге смерти или хотя бы под ее угрозой в человеке зачастую открывается бесценное величие. Пути к важнейшим свершениям так или иначе сопряжены со смертельным риском, поэтому астронавты как бы излучали новое сияние. Лунное сияние. Эти люди прикоснутся к неведомой Луне. Вот почему во внутреннем дворике царило острое напряжение, как в тюрьме в ночь ожидания смертной казни.

И вот они появились в дверном проеме под шум аплодисментов. Журналисты, которые десятки раз обманывались, принимая неосторожное движение или случайный взмах руки какого-нибудь расположившегося на возвышении охранника, телережиссера или оператора за сигнал к началу встречи, наконец воспрянули духом. Астронавты все-таки вышли к ним, и толпа загудела. "Fenomenal! Fenomenal!" - повторяла, словно не в силах была остановиться, молодая итальянка с фотокамерой, а рабочий из МСОБ закричал: "Отправляйтесь и завоюйте ее, ребята!" - он по-своему определил цель путешествия: чужая Луна представлялась ему вражьей силой, старой соперницей Земли. Армстронг чуть задержался в проходе, чтобы помахать журналистам; он был в пластиковом гермошлеме, с системой жизнеобеспечения за плечами, которая соединялась шлангом с белым скафандром; лицо Армстронга под шлемом было слепым, как у только что народившегося котенка, еще не обсохшего от околоплодной жидкости. Армстронг выглядел лучше, чем когда-либо. Он первым зашел в автобус, Олдрин с Коллинзом, помахав на прощание толпе, последовали за ним, дверцы закрылись; полицейские - интересно, какими слухами о террористах обменивались они за завтраком нынче утром? - с прежним рвением оттесняли людей, будто те способны были задержать автобус, который уже отмеривал свои прощальные девять миль.

Вот и все, что увидели журналисты, которым еще предстояла утомительная обратная дорога. Было чуть больше половины седьмого, и до запуска корабля оставалось менее трех часов. Поднявшись рано утром, они еще застали пустынное шоссе, которое теперь, на протяжении последней мили до трибуны для прессы, было забито всевозможным транспортом. Журналисты и ночью страдали от жары, а к утру она стала вовсе невыносимой. Каравану автобусов потребовался час, чтобы преодолеть пять с половиной миль.

Несмотря на всю оказываемую им помощь, журналисты пребывали в унынии, ибо их репортажи о подготовке к полету были так же далеки от действительности, как помятый школьный автобус от "Сатурна-5".

Одной из примет двадцатого века, подлинной трагедией журналистов, оказалась их неспособность угнаться за переменами. События развиваются так быстро и неожиданно, что комментировать их стало почти невозможно. Если репортер заранее изучал материал, чтобы успешно справиться с заданием, ему, образно говоря,