спускался капроновый шнур.

— Ур-ра! — радостно закричали мы, а оранги завыли ещё громче.

И новая порция камней покатилась вниз.

Для профилактики.

— Витя, давай!

Жорка ухватил конец, шнура, протягивает мне.

— Упирайся руками и ногами, — говорит папа, обвязывая меня. — И смотри только вверх!

Я киваю головой, потому что говорить не могу. Всё во мне дрожит, и я что есть сил сжимаю зубы.

— Ты крепко его обвязал? — Тётя Павлина осматривает узел, пробует затянуть его крепче. — Ну, Витя, ни пуха, ни пера!

Я подхожу к желобу и становлюсь в него спиной к скале. Расставляю руки и ноги, пытаясь делать всё, как Ван-Ген, и шнур зразу же натягивается. Петля врезается в тело, ноги отрываются от земли.

Что есть сил цепляюсь за стенки, а натянутый шнур аж звенит.

Всё выше и выше… Руки-ноги болят всё сильнее, я, кажется, посдирал с них всю кожу, меня начинает раскачивать в желобе, стукать то об одну стенку, то об другую. А шнур всё тащит и тащит вверх, словно там не Ван-Ген, а какая-то неумолимая машина.

Не выдержал — глянул вниз. Прозрачная жуткая пустота дохнула в лицо, закачалась, завертелась, к горлу подступил тошнотворный комок. Я икал и икал, даже когда очутился на скале.

— Живой?

Ван-Ген отволок меня подальше от края, положил на горячие камни, стал быстро освобождать петлю: возиться со мной ему было некогда.

Пока он вытаскивал тётю Павлину, я пришёл в себя. Вытер лицо, подошёл к Ван-Гену:

— Давайте помогу.

Ван-Ген показал глазами на шнур, который кольцами ложился позади него. Я нагнулся, поднял, что есть сил вцепился в него.

Сначала появились руки, а потом красное от напряжение лицо тёти Павлины.

— Втащим теперь рюкзаки, — сказала она, немного отдышавшись. — А потом уже их.

Ван-Ген только кивнул головой — говорит не мог.

Втроём стало совсем легко — рюкзаки мы втянули запросто. Перед тем, как спустить шнур снова, тётя его осмотрела, прощупала каждый метр.

— Хоть бы что!.. — сказала довольно. — Не даром я его везла аж с Земли.

— Да чтоб вас! — сказал нам папа, когда вы подняли и его. Разве ж можно так тащить?.. Я упираться не успевал, болтался мешком!

Жорку мы тянули ещё быстрее: оранги, увидев, что мы взялись за последнего, снова нырнули в расщелину.

Но было поздно: Жорка уже стоял наверху, а первый оранг только приближался к скале.

— Двинули? — спросил папа.

— Подождите.

Ван-Ген достал нож, отрезал метров пятнадцать шнура.

— Что вы делаете? — воскликнула тётя Павлина.

Ван-Ген поискал-поискал взглядом, подошёл к обкатанному валуну. Килограмм сто, если не больше. Обвязал крепко шнуром, а второй конец закрепил за другой валун, крепко вросший в глину.

— Помогите спустить. Осторожно, чтобы шнур не оборвался… Вот Так! — Выпрямился, удовлетворённо сказал: — Теперь пусть лезут!

Ну Ван-Ген!.. Ну молодец!.. Папа снова хотел отправляться, но тётя Павлина попросила:

— Давай подождём. Посмотрим, что из этого выйдет.

Папа неохотно согласился: он со всё большей тревогой поглядывал на небо, затянутое тучами. Хоть Ван-Ген его и успокаивал, что ливня сегодня не будет.

Какое-то время было тихо. Потом послышался шорох.

— Лезут, — шепнула тётя Павлина.

Шуршание усиливалось. Но вот оно оборвалось, послышалось удивлённое бормотание. Снизу что-то крикнули, вероятно, спрашивали, что там стряслось, оранг, который был под валуном, сердито ответил. Внизу ещё покричали, потом замолчали, а мы услышали, как валун, висевший на шнуре, стукнулся о скалу раз, другой, а шнур аж зазвенел, натянувшись.

— Пытается подняться, — шептал Ван-Ген. — Повис на камне…

Он снова вытащил нож, видимо, чтобы перерезать шнур, если орангу удастся взобраться на валун. Но валун стукнулся ещё раз, и тут же прозвучал отчаянный крик. Шнур ослаб и замер.

— Всё! — довольно сказал Ван-Ген. — Больше они сюда не полезут!

Потом мы поднимались в горы. Три дня, с утра до вечера. Взбирались на скалы, преодолевали расселины, и Ван-Ген всегда был впереди, и ему доставалось больше всех. Дважды нас заставала гроза — жуткий венерианский ливень, и один мы пересидели в пещере, а другой — под огромной нависающей скалой. Ночевали же где придётся: падали прямо на каменистую землю и сразу же засыпали от усталости.

Мы страшно исхудали, а одежда превратилась в лохмотья. Тётя Павлина посшивала их какими-то колючками и стала похожа на ходячий репейник.

Потом мы спускались, тоже три дня. И спускаться было ещё труднее.

К тому же мы голодали: съели всё мясо, осталось лишь немного сушёных фруктов; папа выдавал их каждое утро по пригоршне. Фрукты он нёс в рюкзаке, и я часто ловил себя на том, что не могу оторвать взгляд он его спины.

Когда горы, наконец. закончились, мы все едва держались на ногах. Стояли на возвышенности и жадно смотрели вниз.

Там лежала холмистая равнина. Высокая трава, одинокие деревья, многочисленные стада диких животных. И наши руки невольно потянулись к лукам и стрелам, потому что уж очень мы были голодны.

Такого весёлого костра ещё не было в моей жизни, а поджаренное мясо показалось самым вкусным на свете.

Скоро нас разыскал вертолёт, и мы полетели к маме.

* * *

Рейсовый корабль Земля — Венера стартовал через месяц. За это время на Венере произошли большие изменения: исчезло государство орангов. Венериане долго спорили, что делать с орангами, звучали даже призывы объявить им войну и истребить их всех, но большинство придерживалось другого мнения. Что все оранги — больные, и поэтому их следует не убивать, а лечить. Подтвердилась и причина их вырождения. Искусственный ген интеллекта, который поставил орангов на одну ступень с людьми, оказался неустойчивым, и в орангах проснулись звериные наклонности. Были спешно построены огромные госпитали, а потом в воздух поднялись армады вертолётов с баллонами, заполненными газом. Газ этот не убивал, а лишь усыплял.

Так орангов обезвредили и постепенно свезли в госпитали, где их ожидала целая армия врачей.

А тех несчастных полусуществ-полуроботов решили оставить доживать на старом месте. Только уничтожили все фабрики-инкубаторы и плантации держи-дерева.

Ещё мне было очень жалко расставаться с Жоркой. Я же с ним так подружился! Что он сейчас там делает? Может, смотрит на небо, как я вот сейчас смотрю, и думает обо мне?..

Наш корабль набирал всё бо́льшую скорость, и Венера постепенно отдалялась. Огромный, во весь иллюминатор, шар, обёрнутый серебристой плёнкой. Я смотрел на неё и думал, что отныне у меня не одна, а две родные планеты: Земля и Венера!

Я ещё вернусь к тебе, Венера!

Непременно!