догнать. Я силилась решить вопрос, был ли ротмистр в заговоре с Всевочкой, или всё это вышло случайно?

— Ну, господа, теперь идёмте на станцию… — сказала я. — Ваше шампанское сделало то, что у меня разболелась голова.

Я лгала. Да, лгала. Мучительно это было сознавать.

— Позвольте, милостивая государыня, — сказал ротмистр, — я благородный свидетель того, что вы выпили едва половину стопочки, а от этого не заболит голова и у малого ребёнка.

Я ничего не возразила и подумала: «Он или знал, или предполагает, что Всевочка говорил со мною о своей глупой любви».

Остальная часть дня прошла томительно и неинтересно. Мы очень долго ждали поезда, и все лица были грустны. Радовался один ирбо, который получил в подарок корзину со всем в ней оставшимся.

Ночью я долго не могла уснуть и думала о Всевочке: «Возможно, что в это время он обнимает Надю и мысленно представляет себе меня. И никак этого не узнаешь, и ничего против этого не поделаешь!.. Уезжал бы поскорее с глаз долой»… Никогда он ещё не казался мне таким несчастным и, вместе с тем, таким отвратительным как в этот день.

IX

Всевочка слово сдержал. Но всё время, до их отъезда, было моим сплошным мучением. Мне казалось, что если Всевочка поехал сюда, имея полную возможность остаться в России, если он потерял руку, то косвенно в этом виновата я. Если он женился на старшей себя и нелюбимой женщине, то в этом тоже виновата я. Если, через три-четыре года, Надя станет ещё несчастнее, чем была, то и в этом моя вина. И в то же время я сознавала, что моя воля здесь ни при чём.

Надя оживилась. По вечерам она с любовью устилала газетной бумагой сундуки, чистила бензином Всевочкины тужурки и брюки, а днём ходила по магазинам. Я завидовала ей. Писем от Коли снова не было, а я всё ждала их и по ночам плакала.

Всевочка и Надя уехали в субботу, в три часа дня. На вокзале он ходил скорым шагом, бранил денщика и потерял багажную квитанцию. После третьего звонка мы с Надей крепко поцеловались. Всевочка не поцеловал мне даже руки, но на глазах у него были слёзы. Сдавило горло и у меня. Когда поезд тронулся, то мне казалось, будто двинулось какое-то необычайное погребальное шествие.

Дома жизнь стала невыносимой. Равнодушное выражение лица боя-китайца — злило. Мне опять стало казаться, что я схожу с ума. На дворе захолодало. По вечерам было совсем жутко. Я ужасно обрадовалась, когда однажды, после вечерни, Анна Павловна предложила мне переехать к ней. Как раз в этот день принесли телеграмму от Коли: «Здоров, целую». А я ждала письма, в котором бы он рассказал подробно всё, что там думает и переживает…

У Анны Павловны чувствовалось немного лучше: душевная боль перешла из острой в тупую. В четыре часа мы обедали, а потом зажигали лампу и переходили в гостиную, за круглый, покрытый плюшевой скатертью, стол. Поминутно поправляя очки, Анна Павловна раскладывала пасьянс, а я глядела на дверь и всё ждала, ждала…

1906

Примечания

1

англ. Boy — Лакей.

(обратно)

2

Пьеса Герхардта Гауптмана

(обратно)