И. В. Федоров-Омулевский Новый губернатор (Роман в шести частях)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I "Сердце губернии" замерло

В утро достопамятного дня, с которого начинается наш рассказ, правитель дел канцелярии земельского губернатора Николай Иванович Вилькин «сидел в так называемой правительской комнатке» и весело покуривал крученую папироску, распечатывая только что полученную петербургскую почту. Он, заметно, был в отличном расположении духа. Торопливо пробежав глазами газету, Николай Иванович медленно принялся за казенные пакеты; он стал распечатывать их в том порядке, как они лежали кучкой на столе. Первая бумага вызвала на его лице только кислую гримасу.

«Что за бестолковщина! По крайней море раза три мы им писали об этом, объясняли… и опять то же самое! Народец!»

Вилькин взял другую бумагу.

«Это уж из рук вон!.. В пятый раз одну и ту же справку наводят… Тьфу!»

Он плюнул и с таким сердцем швырнул от себя несчастную посланницу Управы благочиния, что она, смиренно повертевшись на воздухе, едва не попала за шкаф с законами. Расположение духа правителя, очевидно, нарушится, и, верно, окончательно нарушилось бы, если б не третья бумага, по прочтении которой он даже улыбнулся, самолюбиво как-то.

«Молодцы же мы! отписались-таки…»

Вилькин потер себе руки и самодовольно потянулся на кресле. Четвертый пакет, так же как и третий, был за печатью министерства внутренних дел. Николай Иванович распечатывал его не торопясь.

«Должно быть, какое-нибудь грозное предупреждение», — подумал он, посмеиваясь.

Но бумага сама собой выпала у пего из рук, как только он ее прочитал. Сперва Вилькин слегка побледнел, потом покраснел, сильно, потом еще раз побледнел, но уже как полотно, и просидел в таком виде, не двигаясь ни одним мускулом, но крайней мере, с четверть часа; он будто замер на все это время в своем правительском кресле. Очнувшись, Николай Иванович судорожно позвонил… Вошел сторож канцелярии.

— Позови ко мне скорее кого-нибудь из столоначальников… Матьвиевского позови!

— Слушаю, ваше высокоблагородие.

Сторож поспешно ушел, несколько испуганный встревоженным видом своего начальника. Через минуту явился Матьвиевский, молодой человек с умным и озабоченным лицом, в щегольском вицмундире, застегнутом на все пуговицы.

Вилькин приветливо кивнул ему головой.

— Вот что-с, батюшка: сию же минуту запечатайте здесь, при мне, в особый конверт, вот эту бумагу, возьмите на мой счет извозчика и отвезите ее к управляющему губернией… лично ему отдайте. Если не застанете дома, узнайте, где он, и туда свезите к нему… да, пожалуйста, поскорее. Я бы сам поехал, да… у меня голова болит…

Матьвиевский засуетился, сбегал к себе в стол за конвертом, принес свечу и сургуч, мигом, хотя и (не разб.), запечатал бумагу, ту самую министерскую бумагу, которая так убийственно подействовала за четверть часа до этого на его начальника, и хотел было уже идти.

Правитель пристально, хотя и тупо как-то следивший за работой столоначальника, остановил его на минуту:

— Погодите… Вот что еще-с: объявите в канцелярии от моего имени, что хотя управляющий губернией и освободил вас, по моей просьбе, от вечерних занятий, но сегодня вечером, с шести часов, я желаю видеть здесь всех налицо, каждого у своих занятий… понимаете?

— Понимаю-с, — столоначальник поклонился.

— Поторопитесь же, пожалуйста, да не забудьте…

— Не забуду-с, — Матьвиевский еще раз поклонился и торопливо выщел.

Оставшись один, Николай Иванович медленно уложил в свой портфель распечатанные бумаги и остальные, не вскрытые еще пакеты, запер его, положил в карман ключ, тяжело облокотился на стол, закрыл лицо руками и снова впал на некоторое время в какое-то бессознательное состояние.

— Что это вы, сердце нашей губернии, — никак все еще после вчерашнего бала отдыхаете?

Вилькин вздрогнул. Перед ним стоял и любезно протягивал ему руку, поглаживая другой пушистые усы, земельский почтмейстер, армии подполковник Вахрушев. Он был в полной парадной форме. Правитель канцелярии с безотчетным недоумением поглядел сперва на его сильно напомаженный парик, потом на его немного солдатское лицо, на огромные рыжие бакенбарды, несколько испуганно даже смотрел глазами на подполковничью саблю — и машинально протянул ему руку.

— Охота вам так себя изнурять: в три часа вчера от меня уехали, в четыре, верно, заснули — уж, знаете, в канцелярии, уж за работой! — сказал подполковник, резко гремя своей саблей и бесцеремонно усаживаясь на парадное кресло.

Николай Иванович только взглянул на него еще раз и ничего не ответил.

— Что это вы: больны в самом деле? А я, знаете, сейчас только от генерала Столбова, с визитом у него был, да не застал: уехал к себе в деревню. Генеральша пригласила меня сегодня обедать к ней в сад; говорит, что она непременно хочет в саду сегодня обедать. Не могу понять, что за фантазия обедать в саду осенью! Поручила мне и вас тоже пригласить, то есть просто, знаете, взяла с меня честное слово, что я вас привезу. Скажите, говорит, сердцу нашей губернии, что у меня на днях превосходный херес из Петербурга получен…

Слова: «из Петербурга получен» точно укололи Вилькина. Он вскочил, схватил портфель и фуражку, отвернулся от крайне озадаченного этим почтмейстера, даже руку позабыл ему подать, сказал только чуть глухо как-то:- Извините… у меня стр-а-шно голова болит — и ушел.

Через канцелярию он прошел торопясь, слегка наклонив голову и не поднимая ни на кого глаза, весь позеленевший.

II Отчего замерло «сердце губернии» и отчего именно оно — «сердце губернии»

Земельский губернатор, действительный статский советник Колоколов, вступивший в эту должность года четыре тому назад, был вызван, за месяц перед этим, особым официальным письмом министра в Петербург будто бы для личного разъяснения некоторых недоумений по крестьянскому вопросу. Слабодушный, слабонервный холостяк-старик, но добряк в высшей степени, он наскоро сдал губернию вице-губернатору и спокойно сел в свою дорожную карету вместе с Вилькиным, провожавшим его до заставы, всю дорогу уверяя того, что после этой поездки в столицу, которая, вероятно, продолжится месяца полтора, не больше, они оба получат в награду… по крайней мере по годовому окладу жалованья. Только что проехали заставу, губернатор приказал остановиться; выпили в карете бутылку шампанского, обнялись, расцеловались, — и в эту трогательную минуту ни один человек в мире, кроме разве только самого правителя канцелярии, не заставил бы его превосходительство