этот день она узнала много интересного. Познакомилась с творчеством «Блэк Саббат» и «Лед Зеппелин», узнала об уходе Оззи Осборна и смерти Джона Бонхэма1, а также о том, что «Лидер» — вовсе не кличка Майкла, просто он играет на лид-гитаре. Кроме того, он — автор почти всей музыки и текстов «Профессора Плейшнера».

А вот Майкл — это как раз что-то типа клички. Зовут же его Мишка. Майкл — это Михаил по-английски. Он объяснил ей это, видимо, не надеясь на ее познания. Опыт прежних женщин научил его быть добрее и осмотрительнее.

Маша не обиделась, но выслушала его объяснения с улыбкой.

* * *

Вечером ей не спалось. Какой-то осадок в душе не давал успокоиться. Всё прошло очень хорошо, но откуда-то взялось чувство пустоты. Вторая встреча предполагает большую открытость: стеснительность уходит, а взамен ей должно прийти чувство близости. То, что Дэн называет словом «интим». А этого она не заметила. Майкл был дружелюбен и весел, но вместе с тем оставался чужим и почти не интересовался ею.

Маша поняла, что думает о Дэне. Ей захотелось поговорить с ним — поделиться переживаниями. Но она тут же поймала себя на том, что желание ее абсурдно. Дэн теперь — чужой. Она потеряла его.

* * *

Следующие два дня после занятий Маша, никуда не сворачивая, сразу шла домой. Сидела, ожидая звонка и не решаясь позвонить сама, но Денис не звонил. «Пишет, наверно», — успокаивала она себя. Однако успокоения не было. Ей стало казаться, что всё вокруг ненастоящее и что даже сама она — Маша — насквозь фальшивая.

На третий день, не выдержав, она пошла, наконец, к нему.

Денис оказался дома. Маша вошла. Он обнял ее и поцеловал в щеку. Маша улыбнулась, но когда он захотел поцеловать ее еще раз, она отстранилась.

— Денис, мне надо с тобой поговорить, — сказала она.

Давно она уже не называла его Денисом.

— Пойдем в комнату, — пригласил он.

Маша прошла и села в одно из двух кресел. На столе, как она и ожидала, лежали вороха бумаги. Работа здесь, видимо, кипела вовсю.

— Что-то случилось? — спросил Денис, садясь напротив.

Она кивнула. Денис нахмурился.

— Не пугайся. Со мной всё в порядке. Просто я познакомилась с одним человеком.

— Познакомилась? — иронично переспросил он.

Маша кивнула. Потом очень быстро произнесла:

— У меня был другой мужчина. Уже два раза.

Денис встал, подошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Ты ничего не скажешь? — спросила она.

Он молча покачал головой.

— Я хотела поговорить с тобой…

Он снова покачал головой.

— Ты не хочешь меня слушать?

Он молчал. Маша поднялась с кресла.

— Я пойду…

Он кивнул.

— После… — голос его дрожал.

Не прощаясь, она вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь.

* * *

Денис долго стоял не шевелясь. Вот и случилось то, что должно было когда-нибудь случиться. Все эти годы, за исключением первых месяцев, он ждал… Маша была слишком другой, совсем не такой, как он. Он стал ее первой любовью, но любила она в нем подобного себе. Ждала от него успехов, не зная, что успех для него — совсем не в том, в чем видели его ее родные. Откуда им знать о муках творчества, бессонных ночах и радости найденной формы?..

Денис прекрасно понимал разницу между собой и Машей и видел все трещинки, которые наметились в их отношениях. Трещинки эти становились всё шире, а он ничего не предпринимал, лишь наблюдая. Он знал, что в жизни нужно пройти через многое. Для героев своих рассказов он придумывал испытания и посерьезнее…

Сейчас, когда это случилось, он даже испытал облегчение. Но вместе с тем его пронзила страшная боль — такая, что даже трудно стало дышать. Он не хотел, чтобы Маша видела его таким, потому и повернулся к ней спиной. Теперь, когда она ушла, он больше не сдерживал чувства. Но они клокотали где-то внутри, в то время как со стороны за ними наблюдал трезвый взгляд художника.

«Я извращенец, — подумал Денис. — Вместо того чтобы кричать от боли, я пытаюсь исследовать ее и хорошенько запомнить, чтобы использовать когда-нибудь в рассказах».

Он вдруг понял, что Маша стала для него гораздо желаннее, чем прежде. Захотелось побежать, догнать ее, вернуть во что бы то ни стало. Денис высунулся в окно и закурил. Святая вера в силу сигареты помогла ему преодолеть искушение.

«Надо найти Эдика!» — понял он.

* * *

Эдик Геворкян был человеком необычным. Крови разных народов сплелись в нём самым неожиданным образом. Тех, кто плохо знал его, Эдик поражал смесью добродушия со злорадством и благородства с цинизмом. Красота эпизода нередко увлекала его больше, нежели драматизм общей картины, и страдания ближнего нередко виделись ему чрезвычайно комичными, чего он нисколько не стеснялся выражать вслух. Работал он осветителем в театре и в двадцать пять лет смотрел на жизнь взглядом искушённого эстета на театральное шоу.

Едва Денис излил ему душу, глаза Эдика заблестели азартным блеском, и он, не раздумывая, предложил найти женщину. Лучше — двух.

— Есть тут поблизости одна конспиративная квартира, где нас примут, — подмигнул он. — Надо только взять с собой чего-нибудь выпить…

По дороге в магазин Эдик рассказал анекдот, который (Денис знал это) мог рассказать только Эдик:

— Было у отца три сына. Утром старший вышел во двор и тут же наступил на грабли. Потер разбитый лоб и пошел дальше. Следом за ним вышел во двор средний сын. И тоже наступил на грабли. Потер разбитый лоб и пошел дальше. Последним вышел младший сын. Остановился на пороге, видит — грабли… А деваться-то некуда!

Денис захохотал. Эдик всегда знал, чем утешить ближнего в трудную минуту.

— А ведь напрасно смеешься, — заметил он. — Еще Чехов писал, что если в первом акте на сцене лежат грабли, — в последнем кто-то должен на них наступить.

— А ты не с ружьем на стене путаешь? — усомнился Денис.

— Какая разница! — отмахнулся Эдик. — Всё искусство — сплошные ружья и грабли! Только успевай лоб подставлять! Мастерство автора — в умении правильно их развесить и разложить. Говорю тебе по секрету, как писателю.

Умение придавать словам видимую значимость было одним из талантов Эдика. Впрочем, и в остальном он был личностью своеобразной: слушал музыку никому не известных групп, читал книги «шизанутых» авторов и любил живопись непризнанных гениев. Тех, кто оказывался с ним в компании, Эдик непременно заражал своими интересами: люди тащились от его любимой музыки, млели от живописи и балдели от предлагаемых книг… До тех пор, пока сам он оставался поблизости. Едва же Эдик пропадал из виду, слушать дальше музыку его кумиров никто не мог, от любимых его картин тошнило, а книги,