мальчиков. На Бернис была бейсболка и куртка, повязанная на талии. В школе все они ходили в юбках до колен и тщательно отглаженных блузках, в легких летних платьях с кожаными поясками. Девомальчики взволновали и смутили меня, точно я вклинился в какой-то тайный ритуал. Соня, увидев меня, расхохоталась:

- Смотрите, кто пришел, - сказала она чуть насмешливо - тоном, от которого я с ней всегда оставался настороже и непрерывно шутил. - Кто сей высокий незнакомец? - Она стояла, положив биту на плечо, отказываясь удивляться. - Ну что стоишь, будешь кетчером. - На ней были штаны, закатанные до половины икр, свободная фуфайка с поддернутыми до локтей рукавами, белые теннисные туфли на босу ногу. Ее волосы меня поразили: она собрала их на затылке, открыв уши. Я вспомнил, как темно-белокурые пряди падали ей на одну щеку.

Тут они все обернулись ко мне, заулыбались, принялись махать, чтобы я подошел, и с резким коротким смешком я прошествовал к ним, откидывая волосы со лба, сунув руки глубоко в карманы.

И вот я стоял за домом, ловил, объявлял болы и страйки. Девчонки играли всерьез - Соня с Джини против Марши с Бернис. У Марши был мощный финт, и она все время попадала по перевернутой жестянке из под торта.

- Страйк? - вопила Соня. - Черта с два! Чуть-чуть - не считается! Судью на мыло!

Ее приплюснутые уши меня раздражали. Джини стояла и пристально смотрела на меня, уперев руки в бока. На ней была слишком большая мужская рубашка, закрывавшая шорты, поэтому Джини казалась полуголой, точно накинула рубашку поверх трусиков, - загорелые ноги поблескивают в лунном свете, светлый хвост неистово подпрыгивает при малейшем движении, а скачущие груди, появляясь и прячась снова под складками свободной рубашки, напоминали клубки шерсти. Девчонки тяжело замахивались, перебегали между базами, размеченными бумажными тарелками, били, как мальчишки. Кричали "Эй, эй!" и "Куда?!". Через некоторое время они дали мне поиграть, а сами по очереди судили. Мы играли, и девчонки словно начали распускаться, как пряжа: роба Марши лишь наполовину заткнута в линялые штаны, по влажным щекам Джини вьются пряди волос, Бернис, блеснув скобками на зубах, сбросила с талии куртку, у Сони все время разворачивается одна штанина. Марша перехватила мяч у земли, развернулась, стремительно бросила мне, Соня припустила от первой базы, неожиданно поскользнулась - и хлопнулась на траву подо мной, откинувшись на локти, вытянув ноги по обе стороны от меня, - на кармане штанов вспыхнула медная заклепка, показался кусочек молнии, клок волос свесился на одну бровь. Она глянула на меня, крикнула: "Ни фига себе промахнулась!" и дико расхохоталась. Потом засмеялась Джини, захохотали Марша и Бернис. Я почувствовал, как что-то подалось в груди и громко, с облегчением захохотал тоже - то был смех детства, пока не заболели ребра, пока слезы не начали жечь глаза; и снова возгласы и взрывы хохота под синим небом летней ночи.

Соня встала, поддернула до локтя рукав фуфайки и сказала:

- Как насчет колы? Кажется, с меня хватит. - Загорелой рукой отерла влажный лоб. Мы все поднялись по ступенькам заднего крыльца в освещенную луной кухню. - Только тихо, парни, - прошептала она и подняла глаза к потолку, кидая по стаканам кубики льда, наливая шипящую звенящую газировку. Остальные со стаканами вышли наружу, и через открытое окно кухни я слышал их болтовню. Соня запрыгнула на стол возле сушки для посуды, а я встал напротив, прислонясь к холодильнику.

Я хотел спросить, всегда ли они играют в мяч по ночам, или только сегодня, в эту мечтательно- синюю ночь, ночь приключений и открытий - ночь невозможного моего появления, о котором она не спрашивала. Я хотел услышать, как она скажет, что синяя ночь такого же цвета, как старые коробки из-под головоломок, что мир - синяя головоломка, что лежа без сна в постели она представляла себе, как я приду среди ночи к ней во двор, но она сидела на столе, качала ногами, пила газировку и не произносила ни слова.

Обломок лунного света лег на сушку для посуды, отпечатался на дверце под столом, изогнулся на линолеуме и на полпути наткнулся на тень.

Она сидела напротив - руки на серебристой полосе по краю стола, ноги качаются, появляясь в лунном свете и прячась в тени. Колени сжаты, но голени разведены, и одна ступня чуть повернута к другой. Я видел ее лодыжки. Штанины плотно закатаны до половины икр, одна немного выше другой. Икры, ударяясь об стол, на секунду чуть плющились, а потом отскакивали. Ноги тихо покачиваются, икры шире, потом у.же, закатанные штанины, пластиковые ребра сушки, мерцание окна над ячейками сетки, - все казалось таинственным, как лунный свет, что привел меня сквозь ночь на эту кухню и теперь сверкал на ножах и вилках, торчащих из ящика с приборами, и на ее мелькающих ногах.

То и дело Соня брала стакан и, закинув голову, шумно отпивала газировку. Я видел, как движется ее горло, когда она глотает, и мне казалось, что она движется, хотя и сидит: ноги качаются туда-сюда, движется горло, руки передвигаются от стола к стакану и обратно, и что-то в ней словно трепещет и рвется наружу, будто она проглотила кусочек обжигающе холодного лунного света, и он теперь вытекает по ногам и из кончиков пальцев.

Сквозь оконную сетку виднелась залитая лунным светом трава на заднем дворе, на траве - желтая пластиковая бита, угол обшитого гонтом гаража и клочок багрянисто-синей ночи. Я слышал тихий голос Марши, слабый гул грузовиков, что катятся по небу, резкие щелчки насекомых.

Меня точно околдовали темно-синие чары кухни, качающиеся ноги, мерцающие приборы, лунный свет на линолеуме, тишина, словно наполненная чем-то вроде тянущегося пергамента, какой-то трепет, и под этим заклятьем я стоял недвижно и настороженно. Ее руки сжали край стола. Ноги качаются, колени сжаты. Она наклонилась вперед, глаза вспыхнули черными лунами, руки напряглись - я ощутил это в собственных руках, - напряжение прокатилось по ее горлу, и она вдруг расхохоталась.

- Ты о чем? - спросил я, вздрогнув, разочарованный.

- Ох, да ни о чем, - ответила она, соскользнув со стола. - Обо всем. О тебе, например. - Она подошла к двери. - Пора на боковую, народ, - сказала она, открывая дверь. Три девчонки сидели на ступеньках.

Марша, глубоко вздохнув, медленно вытянула руки и выгнула спину; словно предложила напрягшиеся под робой груди синему ночному небу, летней луне.

Потом все быстро пожелали друг другу спокойной ночи, три девчонки пошли через лужайку и скрылись за гаражом.

- Сюда, мой добрый друг, - сказала Соня. Нахмурившись и прижав палец к губам, она повела меня из кухни через темную гостиную, где я заметил отсветы бронзы и стекла - край каминного совка, подставку лампы, черный