навеки спасёт,
в список живущего почерком ясным внесёт
и ради верности пущей – еще на полях нарисует.
ради всего, что танцует во мне и вовне,
я опускаю на клаву рассеянно руки:
чувствую, знаю, пылаю в едином огне,
вижу, зову, называю, в знаки и звуки
словно из тигля вливаю огненный сплав
сердца и мира, и этот чудесный состав –
пламя златое, закатных небес орифламма –
вот оно, вот оно, чистое счастье Адама.
***
Может самое главное, что я запомнить успел
и внести в этот список, составленный очень предвзято,-
как приятна ступням перегретая пыль на тропе,
и неважно, куда и зачем: это было когда-то.
Как приятен нежнейшей из кож – выстилающей свод –
ропот летней воды в пузырями побравшейся луже.
Это так несгибаемо, так сокровенно живет
и от бед не уходит, лишь укореняется глубже.
Все мы странники – да! – пуще плоти бродяжит душа,
дух летит над материей чайкою Иоанафаном.
Но послушай, послушай, услышь: это листья шуршат,
под ногами твоими горят драгоценным шафраном.
Наша бедная плоть, ей отказано в праве лететь,
напрягая плечо, разрезать застоявшийся воздух,
в облака окунаться… и всё, может быть, лишь затем,
что летают – и канут в пространстве планеты и звезды.
Но одна из невидимых дальнему взору планет
тонкой пылью, и глиной густой, и крутым чернозёмом,
и шершавым песком, и литыми боками камней
льнёт и ластится к нашим шагам, для неё невесомым.
И летит, и летит колыбелью вокруг ночника
в темноте заповедных просторов безлюдной вселенной
и ей тоже главнее всего – влажный шорох песка
под ногами у кромки воды… и живет сокровенно.