Литвек - электронная библиотека >> Аше Гарридо >> Историческая проза >> Аудьярта, беренгьера, дианора
Аше Гарридо
Аудьярта, беренгьера, дианора
События, описанные в этой истории, произошли лет пятнадцать спустя после первого нашествия мавров, которое, как известно, было отбито, а неверные — изгнаны из пределов Хеоли, но в Андалусии они оставались, и лишь долгое время спустя королям Кастильским удалось их выгнать восвояси.
А тот проход в горах, через который только и могло пройти вражеское войско, был перегорожен крепостью, прозванной “Не-дальше”, а ущелье стало называться Запертой дверью.
Замок герцога Барасса находился в двух неделях пути от Запертого ущелья. Стоял конец апреля, время помолвок и свадеб. И в замке со дня на день ожидали прибытия жениха.
В благородной семье Барасс выросли две дочери: Аудьярта и Беренгьера. В один и тот же день им обеим исполнилось по семнадцать лет, и считанные дни оставались до венчания одной из них и отъезда в монастырь другой. Как бы не перепутать, венчаться должна была Аудьярта, а идти в монастырь — Беренгьера. А перепутать так легко! Если поставить благородных девиц рядом, волей-неволей будешь переводить взгляд с одной на другую, пока не закружится голова. Раньше можно было легко различить барышень: одна, кажется, Аудьярта, молчаливая, с мечтательным, отрешенным взглядом, погруженная в себя — или во что-то большее себя; другая, видимо, Беренгьера, с зелеными искрами в глазах, с невинной и обольстительной улыбкой, рассыпающая золотой смех…
Теперь же, после того, как накануне вечером бросились в ноги дому Уго Барассу, своему отцу, и умоляли его переменить решение, но получили строгий отказ, стали девицы одна другой удрученнее и молчаливее. Трудно сказать, кто из них бледнее и печальнее: Аудьярта, которой не позволили идти в монастырь вместо Беренгьеры, или Беренгьера, которой не позволили вместо Аудьярты выйти замуж за светлого рыцаря по имени Гвидо, носившего одну из благороднейших в Хеоли фамилию Гоасс.
Накануне свадьбы печальные сестры сидели у окна в покоях Аудьярты. Перед Аудьяртой стояли большие пяльца, проворная игла поблескивала в ее пальцах. Беренгьера, облокотясь на подоконник, глядела вниз, нервно крутя белый веер, сделанный в виде флажка, дорогой, привозной — венецианский. Духота и в самом деле стояла необычайная.

— Будет гроза… — полувопросительно протянула Беренгьера.

За ее спиной Аудьярта, не отрываясь от работы, пожала плечами.

— Пора бы.

— Ну Аудьярта же… — внезапно оттолкнувшись от подоконника, обернулась младшая к старшей. — Ну сестрица… Это же так просто!

— Нет, — грустно, но непреклонно отвечала сестра, не остановив ни на мгновенье мелькания иглы над пяльцами.

— Почему же нет?! Аудьярта! Никто и не заметит!

— Нет.

— Посмотри на себя. Чем ты занята? Да если б завтра моя свадьба — разве я колола бы пальцы иглой? Да я бы пела! Я бы плакала! Я… что угодно, но только не так, не так как ты! Зачем тебе Гвидо? Ты его не любишь и он тебя не любит.

— А разве тебя он любит? — рассеянно спросила Аудьярта, не замедляя стежков.

— Зато я его люблю! — пылко воскликнула Беренгьера. — И он полюбит, он полюбит меня, если станет моим мужем. Разве можно меня не любить? Разве сможет мой муж не любить меня? Аудьярта! Знаешь ли ты, как я его люблю? Если ты не согласишься сделать, как я говорю, если ты пойдешь под венец с Гвидо — я убью тебя!

И рыдая Беренгьера уронила голову на подоконник. Веер выскользнул из ее руки и, кувыркаясь, полетел вниз. Аудьярта отложила вышивку, встала и подошла к сестре, нежно обняла ее за плечи.

— Послушай меня, любимая сестрица. Я совсем не хочу идти замуж за Гвидо. Но мы вместе вчера умоляли отца, скажи, разве твои мольбы были жарче и отчаяннее моих? Я не хочу замужества и была бы счастлива только в монастыре, но я не могу вступить в святую обитель, нарушив волю отца, а тем паче — обманом. Такое приданое я не принесу моему возлюбленному.

— Ты дура, — сказала Беренгьера, не поднимая головы, но уже не рыдая. — Ты ни себе, ни мне не дашь обрести счастье. Дура.

Тут она стремительно поднялась с кресла и быстрым шагом пошла прочь. У двери Беренгьера обернулась и твердо сказала, глядя сестре прямо в глаза: — Запомни: женой Гвидо буду только я.
Аудьярта проводила сестру растерянным взглядом.
Веер, выпавший из руки Беренгьеры, упал прямо к ногам Фаусто. Фаусто был стремянным Гвидо Барасса. Он вместе с рыцарем провел два года в крепости “Не-дальше”, и Гвидо отличал его среди слуг и не раз думал о том, что, родись Фаусто рыцарем, о лучшем товарище нельзя было бы и мечтать. А сколько раз они друг другу были обязаны жизнью, господин и слуга не считали.
Фаусто стоял под окном, так, что барышням сверху его не было видно. Он давно так стоял.
Он был влюблен в младшую, но даже если бы не был назначен ей постриг, Фаусто ни словом, ни взглядом не решился бы выдать себя. Кто был он? Всего лишь слуга своего господина, придерживающий стремя его коня. А кто она? Благородная барышня, сестра невесты его господина.
Но кто запретит любоваться дерзкими зелеными глазами и алым смеющимся ртом? И черными кудрями, тугими и блестящими, подпрыгивающими по сторонам лица при каждом шаге, стремительном, летящем? И гибким станом, стянутым вышитым поясом? Ах, если бы он смел мечтать, он придумал бы, что увезет Беренгьеру далеко-далеко… Был в Хеоли (и до сих пор сохранился) такой обычай, приводивший в бешенство отцов, но свято соблюдавшийся (при молчаливом попустительстве матерей): если отвергнутый родителями жених увозит невесту и в течение месяца успешно скрывается от розысков и погони, то спустя месяц, вернувшись с девицей в дом ее родителей, получает благословение вести ее к венцу. Это было все, что осталось со временем от старинного права хеолийских женщин самим выбирать себе мужей. Воспользоваться этим остатком права могла любая девица — хоть бы и наследная принцесса. Вся штука заключалась в том, что на поиски беглецов поднималась вся Хеоли. Тот, кто проходил испытание успешно, признавался достойным породниться с любой самой знатной семьей. Фаусто был уверен, что смог бы.
Но…
Но все это могло произойти только с согласия девицы. Разве Беренгьера согласилась бы?
Беренгьера была надменна той естественной, непринужденной надменностью высокородной барышни, которую и надменностью-то не назовешь.