- 1
- 2
мерцающей подсветкой и умопомрачительной озвучкой антиграва, а потом матери и дома-то застать невозможно стало, и мы смогли оставаться вдвоем на ночь в спальне Клариссы, и я сметал на пол груды плюшевых мишек, чтобы мы могли завалиться на покрывало в розовую клеточку. Но потом мы всё равно съезжали на пол, и мишки оказывались под коленями, под локтями, под бритым затылком, под смуглыми ягодицами моей девочки, они падали на нас сверху, и я отбрасывал их, добираясь до её коричневых сосков, до паховых складок, до нежной мякоти. Без мишек никак, – смеялась потом Кларисса, выпутывая из волос мишкин глаз. – Без мишек секса нет. Если уж мы такие извращенцы, нам ли бояться маленьких плюшевых мишек?
Еще было – Йохан, три раза последовательно пытавшийся повеситься, нажраться таблеток и спрыгнуть с крыши, выйдя из дурки после очередного курса реабилитации, обнаружил Мариуса сидящим на лестнице возле своей двери. После каникул они заявились в лицей, держась за ручки. Девчонки подняли их на смех, парни сочувственно хмыкали, но герои дня сели на соседние места и больше их порознь не видели.
Что-то Кларисса загадала еще, может быть, тот самый пуд соли, не знаю. Я не заметил больше ничего явно чудесного. Но шарик оставался один.
А потом мать в очередной раз поссорилась со своей блондинкой – они делали это не реже одного раза в неделю, красиво, с хлопаньем дверями, визгом антиграва, заплаканным лицом матери, прикуривающей одну сигарету от другой до утра… а наутро – с настоящими цветами и счастливыми слезами примирения. Мать осталась дома, плакать и курить на кухне, мы с Клариссой просидели над планшетами, сколько было можно, и я отправился домой. Бусики всё еще были у нее на шее. Одна красная бусинка, ярко светившаяся над голубоватым мерцанием планшетов.
Назавтра Кларисса в лицей не пришла.
А через неделю на стене памяти в нашем классе появилась еще одна табличка: Кларисса Маклеллан Смит, 17 лет, болезнь Вайсмана, взрывная форма. Мы помним и любим тебя! И портрет маленькой девочки с задорными хвостиками удивленными глазами цвета ирисок. Если подойти и смотреть, картинка оживала, лицо девочки менялось, его овал вытягивался, глаза темнели, волосы отрастали до плеч, потом исчезали совсем, потом появлялась длинная челка, закрывающая пол-лица… Кларисса Маклеллан Смит, как она есть – какой она была, пока училась в лицее. На последнем снимке она была уже маленькой счастливой женщиной со своей тайной – и она улыбалась мне, я знал это точно. Но картинка замирала и гасла.
Меня освободили от занятий. Когда я вернулся из клиники, табличка оставалась, но портрет уже убрали. Её табличка была единственной без портрета.
Йохан забросал меня вопросами – для него эта клиника была как дом родной, он спрашивал о знакомых санитарах, а настороженное лицо Мариуса маячило у него за плечом.
А еще через неделю террористы покончили с человечеством. Человечество покончило с собой.
Вот теперь мы могли жить вместе, ни от кого не прячась. Потому что тем немногим, кто уцелел, нет дела друг до друга. Так что все желания Клариссы исполнились. Только Клариссы больше не было.
И я не думал, что это так: когда погибли все, можно по-прежнему оплакивать одного-единственного человека, ту самую девушку, которая уничтожила мир. Она ведь этого и хотела: чтобы мы могли быть вместе, ни от кого не прячась.
В первую же ночь, пытаясь заснуть на оплавленных развалинах ее дома, еще теплых… в первую же ночь, задыхаясь от пыли и горя, я сказал: я хочу, чтобы Кларисса была со мной. Потому что даже на оплавленных развалинах ее дома мы должны засыпать вместе, обнявшись.
А вы знаете, что она загадала на последней бусинке, красной, звонкой, выплеснувшей запах нагретых солнцем сосен? Она загадала: пусть исполнится желание Тима.
А еще у нас будет ребенок.