тяжесть повышенного внимания и опеки, кому - неприметная, но ощутимая в строгой регламентации воинской жизни прибавка доверия. Этим и были мы озабочены прежде всего. Тревоги проводились часто, с вылетом и без вылета, в масштабе эскадрилья или полка, во взаимодействии с кораблями или без такового. От пляжа до городка полтора километра, от городка до аэродрома - еще километр.

Правда, потом вспоминали, что слово тревога, за время службы успевшее стать привычным, как-то буквальной в тот раз прозвучало, вот именно что тревожней, а может, так показалось потом. Может, и потому, что застало на пляже, в разгар выходного, хоть слухи о летних маневрах держались третью неделю; маневры - не полковое учение, соединения могут вводиться разновременно, исходя из оперативных, из стратегических даже задач. Необычный способ оповещения? Но вспомнили тут же ведь о приказе, в котором упоминался этот сигнал.

Спустя пять минут я был за ячменным полем, еще пять - за узеньким перелеском, знойным, смолистым, пронизанным солнцем от макушек молоденьких сосенок до корней, - вырулил на прямую к аэродрому...

Вот тут он и повстречался, тот техник. Из соседнего городка, в войсковой форме, с одним "кубарем" в петлицах, то есть по званию были мы с ним равны. Но я все же летчик и в морской форме... Даже и по-простому, по справедливости рассудить: он в сапогах, я в ботинках и клешах. А он пер напрямик, как танк, будто вовсе меня не видя, сильно дыша и отмахивая руками, кажется, больше меня еще торопился: многие военные жили на квартирах в селе, верно, нужное что-то дома оставил.

- Тревога? - спросил я, все же не удержавшись, чтоб не задеть его локтем, прежде чем уступить тропу. Забыл, что тревога их части может и не касаться.

- Она...

Именно так послышалось в ту секунду. Но уже в следующую что-то заставило усомниться, обернуться, уставиться ему вслед. Плотная, туго обтянутая гимнастеркой спина с темными пятнами пота у портупеи качнулась и скрылась за поворотом в лесок. Вот слон! И вдруг я все понял. Понял, что я для него ничего не значил, что он нес в себе что-то огромное, перед чем остальное все - пустяки. Ну да, он успел повстречать уже многих и каждому отвечал, и привык уже к этому слову...

Это слово было - война!

Так и запомнилось на всю жизнь: слепой взгляд, устремленный вперед, жест вывернутой ладони на сильном отмахе, пятна пота на исчезающей в перелеске спине. А за перелеском, в безоблачной выси - багровая полоса, след невиданного сигнала, и где-то далеко-далеко за огненной этой чертой белый пляж, мандолина, дети...

Какой летчик, штурман, воздушный стрелок, как бы бы он ни был занят, хоть на момент не поднимет к небу, заслышав привычный, упругий гул? Какой техник, механик, моторист не вслушается в родной этот и не проводит крылатую машину внимательным взором мысленно пожелав, чтобы все в ней работало, как часы? И в чью молодую память навеки не врежется пламенная черта, разделившая жизнь на две части? Он был великий психолог, но главное - авиатор, он был авиатор до мозга костей, тот человек, кому пришла в голову эта удивительная идея.

Запал

Это слово было - война. Но так ли уж неожиданным было для нас это слово?

В те ночи я подолгу не мог уснуть. Перед глазами вставало то, что осталось за огненной полосой - детство, школа, родной южный город... И самолет! Другой самолет, поразивший воображение пламенным цветом. Но не тревожно, и празднично, ярко, с неповторимой мальчишеской сладкой тоской, со всей силой полумечты-полусказки...

В то далекое ясное утро мы, стайка минводовских пацанов, лежали рядком на высоком берегу Кумы: отсюда хорошо был виден аэропорт - наша общая гордость. В жарких спорах, чей город лучше, - а спорить было с кем, в Минеральные Воды на лето съезжалось к родным и знакомым множество ребят и из дальних, и из окрестных городов - аэропорт был нашим главным козырем. Мы лежали на высоком берегу и, подперев подбородки локтями, завороженно следили за самолетами. Они появлялись из-за слепящего горизонта, делали круг над изгибом Кумы и, развернувшись у кирпичного завода, неторопливо опускались на посадочную полосу. Нам оставалось лишь дать оценку. Какой лучше зашел, мягче сел, точнее вырулил к месту высадки пассажиров. То же и в отношении взлета, первого круга над аэродромом, набора высоты. Конечно, при этом между знатоками нередко вспыхивали и кратковременные дискуссии, в которых шли в ход не одни лишь словесные аргументы... Может быть, так и прошел бы тот день, содержательно, как и все летние дни каникул, если бы по выжженному лугу в излучине быстрой Кумы не скользнула вдруг необычно короткая и поразительно быстрая тень. Мы мгновенно задрали головы. На нас молча несся невиданный маленький самолет: вместо привычных букв и цифр на его коротких широких крыльях пламенели огромные звезды...

Мы так и остались с раскрытыми ртами. А он тем временем развернулся, низко прошел над заводскими трубами и, не делая круга, приземлился за полосой кустарника, на незанятом поле слева от нас.

Мы очнулись, вскочили, стремглав помчались к нему. Длинный Сашка Черняховский несся впереди всех. Это было, конечно, досадно и даже, пожалуй, не очень-то честно с его стороны. Не у всех же ноги, как у кузнечика! Должно быть, осознав это, он оглянулся, замахал руками, как мельница:

- Василь, Санек, да скорей же!

Но мы и так выдыхались. Еще и орет! Кусты кончились, выскочив на поляну, мы остановились как вкопанные. Прямо перед глазами, опершись на короткие, сильные лапы, стоял новенький темно-зеленый истребитель, а рядом...

Рядом с машиной стоял человек. И был человек этот так красив, что страшно казалось глядеть на него, замирало сердце. И все равно я глядел и глядел, и боялся моргнуть, чтобы поглядеть на него подольше,

- Здорово, орлы!

Помню, меня поразило, что такой человек может говорить обыкновенным, даже веселым голосом. Тут только и смог я в отдельности разглядеть коричневую кожаную куртку, шлем с поднятыми на лоб очками, большую, до колена свисшую на тоненьком ремешке планшетку с картой под целлулоидом, синие галифе, блестящие хромовые сапожки.

- Ну, что молчите, огольцы? - деловито окинув взором нашу запыхавшуюся компанию, улыбнулся летчик. - Или воды в рот набрали?

Мы смущенно опустили глаза, не зная, что ответить,

- Ну-ну, - видимо, понял он наше душевное состояние. - А, кстати, водички у вас случаем не найдется?

- Найдется! Найдется! - сразу ожили мы.

Через несколько минут он, уже без кожанки и шлема, жадно пил холодную ключевую воду, а мы с нескрываемым восторгом следили за каждым его глотком.

- Спасибо, ребята, хороша водица, - похвалил, вытирая губы. - А ведерко поставьте под куст, еще пригодится. Сейчас прилетит много