М. Л. Андреев Метасюжет в театре Островского

Однообразен или разнообразен театр Островского? Поначалу сам этот вопрос представляется нелепым и ответ очевидным: казалось бы, одним из наиболее ярких отличительных признаков этого театра является огромное разнообразие художественных форм. Но так обстоит дело лишь в первом приближении. При более внимательном анализе оказывается, что всё это разнообразие основано на эксплуатации одной и той же, всегда в принципе равной себе, жанровой формы. При сплошном чтении Островского нельзя не обратить внимания на повторяемость, если не идентичность, некоторых ситуаций, сюжетных ходов, типов и амплуа. Более того: каким бы еретическим не представлялось на первый взгляд утверждение, что в театре Островского всё может быть сопоставлено (и в пределе уравнено) со всем, оно не далеко уклоняется от истины.

Тут, разумеется, необходимы некоторые оговорки. Под общее уравнение не подходят ни исторические хроники, ни исторические комедии, ни «Снегурочка» — по слишком понятным причинам (это, действительно, другие, хотя и разные жанры). Не подходят или не полностью подходят и ранние драматические эскизы, почти скетчи («Семейная картина», «Утро молодого человека», «Неожиданный случай») — по причине иной, но также вполне очевидной (искомая формула в них просто еще не выработалась). Остается, впрочем, не так мало: около сорока пьес.

Общеизвестно, что тематика всех пьес Островского (за исключением исторических хроник) (строго держится семейно–бытовой сферы. Редукция, на которую мы решаемся и которая, разумеется, уничтожает всё своеобразие театра Островского (состоящее именно в контрасте между традиционностью схемы и нетрадиционностью ее реализации), ограничивает это общее пространство сферой любовных коллизий. Никакой натяжки тут нет: во всех пьесах Островского эта тематика присутствует и во всех (с учетом указанных ограничений) она на переднем плане (за редчайшими исключениями, вроде «Леса», где главный герой причастен к любовному сюжету не в качестве прямого участника, а в качестве медиатора). Это единственная постоянная величина, к переменным относится всё остальное, как бы оно само по себе ни было важно: характеры действующих лиц, их социальное, имущественное, семейное положение, их взаимные отношения, мотивировки их действий (в том числе существенно причастные к развертыванию любовной коллизии), наличие или отсутствие персонажей сопровождения (прежде всего, родителей или лиц, перенимающих их авторитарные функции, а также различного рода медиаторов, в роли которых могут выступать свахи, слуги, квартирные хозяйки, стряпчие, актеры и пр.), не говоря уж о персонажах фона. При соблюдении этих условий можно говорить о всех пьесах Островского как об одной комедии.

Начнем с первой его полномасштабной драмы — «Свои люди — сочтемся!». Начинать с начала предпочтительнее хотя бы потому, что хронологический принцип позволяет избежать упрека в искусственности дальнейших классификаций, — в принципе же начинать можно откуда угодно. Итак, богатое купеческое семейство в поисках жениха для дочери, дочь мечтает о женихе «из благородных» (и таковой уже появляется где‑то за сценой), но тем временем в качестве «богатой невесты» становится предметом матримониальных планов со стороны отцовского приказчика, который, в итоге, овладевает не только дочерью хозяина, но и всем его состоянием. В дочке, которая поначалу шла на союз с низшим по положению, уступая отцовскому принуждению, он находит родственную душу, и последний акт являет нам картину счастливого брака, которую никак не омрачает пребывание отца новобрачной в долговой яме.

У «Бедной невесты» (мы продолжаем следовать хронологии творчества) с предыдущей пьесой, казалось бы, очень мало общего, и операцию по их приведению к общему знаменателю трудно сколько‑нибудь убедительно обосновать. Это вполне объяснимо: во–первых, двух фраз всегда мало для реконструкции всей грамматической системы, а во–вторых, в начале своего творческого пути Островский, действительно, дает несколько довольно далеко отстоящих друг от друга вариантов «метасюжета», связанных либо отношением дополнительности, либо поставленных в прямую оппозицию («богатая/бедная невеста»). Всё это, однако, не отменяет наличия общего схематизма. В «Бедной невесте» меняется социальная среда (вместо купеческой — чиновничья), меняются характеры, амплуа, мотивировки, отношения. Невеста из «богатой» становится «бедной», но понижению ее имущественного уровня сопутствует повышение уровня культурного и нравственного (тогда как мать осталась на уровне бытового практицизма и культурной неразвитости). Ее возлюбленный, равный ей по положению и воспитанию (но не равный по нравственным качествам), являет собой тип легкомысленного и пустого молодого человека (который Островский в дальнейшем будет всячески варьировать, но которому в первой пьесе никто не соответствует). Жених, которому Марья Андреевна дает согласие, уступая экономическим обстоятельствам и воле матери, ниже ее по развитию, но обеспечен материально (тип грубого и нечистого на руку чиновника). Перспектива, открываемая этим браком, — самая беспросветная.

«Не в свои сани не садись» — и вновь купеческое семейство (но на этот раз патриархально идеализированное). Дочь, как и в «Бедной невесте», увлечена недостойным предметом (здесь как бы, наконец, воплощается жених «из благородных», предмет мечтаний дочки из «Свои люди — сочтемся!» — тип разорившегося помещика, охотящегося за приданым). У Авдотьи Максимовны есть еще один поклонник, не встретивший с ее стороны взаимности, — молодой купец, равный ей состоянием, воспитанием и нравственными качествами. Он и принимает ее, отвергнутую «благородным женихом», и в нем она находит надежду воскреснуть в новой любви.

Можно уже сейчас отметить, что во всех трех случаях отсутствует взаимность любовных чувств, мотивом согласия на брак или стремления к нему является, как правило, принуждение или расчет. Кроме того, в большинстве случаев возможного жениха и возможную невесту что‑то разделяет, между ними есть некое неравенство — материальное, культурное, нравственное, даже сословное (в случае Вихорева из «Не в свои сани не садись»). Единственная пара, отмеченная полным равенством, — Бородкин и Авдотья Максимовна (из той же пьесы), что и открывает перспективу благополучной развязки.

«Бедность не порок» в отношении расстановки действующих лиц является почти дословной репликой первой пьесы: богатое купеческое семейство с дочкой на выданье; жених, выбранный отцом, соответствует своим «барским»