всякого в таком роде. Получалось очень красиво!.. Но пришлось ее бросить.
— Ух ты, — сказал он. — Так все плохо?
Один короткий, скупой смешок:
— Ага. Мы реально легко отделались.
— Рассказать ему про Калкинса? А про скорпионов?
— Он и сам все это узнает, — еще один смешок. — Что тут скажешь?
— Хочешь взять с собой оружие туда?
Он снова встревожился.
— А оно мне понадобится?
Но они говорили между собой:
— Ты действительно отдашь ему это?
— Ну да, а почему нет? Я больше не хочу эту штуку с собой таскать.
— Ну ладно. Она же твоя.
Метал звякнул по цепи; одна из них спросила:
— Ты откуда?
Лучи фонарей сдвинулись, высветив силуэт группы. Одна стояла у перил, повернувшись в профиль, и света вдруг оказалось достаточно, чтобы понять: она очень молодая, очень черная и очень беременная.
— С юга.
— А говор у тебя совсем не южный, — сказала одна, именно с таким говором.
— Я не то чтобы родился там. Просто только что вернулся из Мексики.
— Ой, круто! — это беременная. — А где ты был? Я знаю Мексику.
Обмен полудюжиной названий городов свелся к разочарованному молчанию.
— Вот твое оружие.
Лучи фонарей проследовали за вспышкой в темноте, за лязгом по решетке ливнестока.
В отраженном от дороги свете (а вовсе не в глазу своем) он разглядел на узком помосте с полдюжины женщин.
— Что... — на дальнем конце моста зарокотал мотор; но взгляд его не обнаружил света фар. Звук умер, свернув в сторону. — ... это? — Как бишь оно называется? — Орхидея. — Да, точно, орхидея и есть. Он подошел, сгорбившись в перекрестье трех лучей. — Надевается на запястье. Так, чтобы лезвия торчали вперед. Как браслет. Из регулируемого металлического браслета, семь лезвий, от восьми до двенадцати дюймов, резко изогнутых вперед. Внутри — ремешок, частично кожаный, частично цепочка, для неподвижной фиксации на пальцах. Лезвия заточены по внешнему краю. Он взял браслет. — Надень. — Ты левша или правша? — Амбидекстр... — что в его случае означало одинаково плохое владение обеими руками. Он повернул "цветок" в руках. — Но пишу я левой. Как правило. — А-а. Он надел "цветок" на правое запястье, застегнул. — Ты должно быть носила его в переполненном автобусе. Так и поранить кого-нибудь можно, — и почувствовал, что шутка не удалась. Он сжал кулак в окружении лезвий, медленно раскрыл его, и потер основание большого пальца спрятанными за изогнутой сталью ороговевшими кончиками указательного и среднего. — В Беллоне не так уж много автобусов. Думая: опасные, яркие лепестки обернулись вокруг какого-то узловатого, полусгнившего корня. — Уродливая штуковина, — сказал он браслету, не им. — Надеюсь, ты мне не понадобишься. — Я тоже надеюсь, — сказала одна. — Думаю, ты можешь отдать ее еще кому-нибудь, когда будешь уходить. — Ага. — Он встал. — Конечно. — Если он будет уходить, — сказала еще одна, издав очередной смешок. — Нам лучше трогаться. — Я слышала машину. Нам вероятно так и так придется долго ждать. Так что можно уже и выдвигаться. Юг: — Судя по тому, что он рассказал, вряд ли нас станут подвозить. — Давайте уже пойдем. Эй ты, ну пока что ли! — Пока. — Лучи их фонарей промелькнули мимо. — И спасибо. Артишоки? Но он не смог вспомнить, откуда к нему пришло это слово, звенящее так ярко. Он поднял орхидею в прощальном жесте. Запертая лезвиями, его грубая рука слабо освещалась сиянием реки, что тянулась между опорами моста. Наблюдая, как они уходят, он испытал смутный трепет желания. Сейчас у них светился только один фонарь. Затем и его свет перекрылся кем-то. Они превратились в шаги по металлическим плитам; отзвуки смеха; шелест... Он пошел дальше, отставив руку в сторону. Этим сухим вечером ночь была приправлена воспоминаниями о дожде. Весьма немногие подозревают о существовании этого города. Как будто не только в СМИ дело, но сами законы восприятия изменили знание и понимание так, чтобы он оставался в тени. По слухам, здесь почти нет энергии. Не работают ни телевизионные камеры, ни, собственно, вещание: для нации электричества катастрофа подобная этой просто обязана быть темной, а значит и скучной! Это город внутренних разногласий и визуальных искажений.
— Что... — на дальнем конце моста зарокотал мотор; но взгляд его не обнаружил света фар. Звук умер, свернув в сторону. — ... это? — Как бишь оно называется? — Орхидея. — Да, точно, орхидея и есть. Он подошел, сгорбившись в перекрестье трех лучей. — Надевается на запястье. Так, чтобы лезвия торчали вперед. Как браслет. Из регулируемого металлического браслета, семь лезвий, от восьми до двенадцати дюймов, резко изогнутых вперед. Внутри — ремешок, частично кожаный, частично цепочка, для неподвижной фиксации на пальцах. Лезвия заточены по внешнему краю. Он взял браслет. — Надень. — Ты левша или правша? — Амбидекстр... — что в его случае означало одинаково плохое владение обеими руками. Он повернул "цветок" в руках. — Но пишу я левой. Как правило. — А-а. Он надел "цветок" на правое запястье, застегнул. — Ты должно быть носила его в переполненном автобусе. Так и поранить кого-нибудь можно, — и почувствовал, что шутка не удалась. Он сжал кулак в окружении лезвий, медленно раскрыл его, и потер основание большого пальца спрятанными за изогнутой сталью ороговевшими кончиками указательного и среднего. — В Беллоне не так уж много автобусов. Думая: опасные, яркие лепестки обернулись вокруг какого-то узловатого, полусгнившего корня. — Уродливая штуковина, — сказал он браслету, не им. — Надеюсь, ты мне не понадобишься. — Я тоже надеюсь, — сказала одна. — Думаю, ты можешь отдать ее еще кому-нибудь, когда будешь уходить. — Ага. — Он встал. — Конечно. — Если он будет уходить, — сказала еще одна, издав очередной смешок. — Нам лучше трогаться. — Я слышала машину. Нам вероятно так и так придется долго ждать. Так что можно уже и выдвигаться. Юг: — Судя по тому, что он рассказал, вряд ли нас станут подвозить. — Давайте уже пойдем. Эй ты, ну пока что ли! — Пока. — Лучи их фонарей промелькнули мимо. — И спасибо. Артишоки? Но он не смог вспомнить, откуда к нему пришло это слово, звенящее так ярко. Он поднял орхидею в прощальном жесте. Запертая лезвиями, его грубая рука слабо освещалась сиянием реки, что тянулась между опорами моста. Наблюдая, как они уходят, он испытал смутный трепет желания. Сейчас у них светился только один фонарь. Затем и его свет перекрылся кем-то. Они превратились в шаги по металлическим плитам; отзвуки смеха; шелест... Он пошел дальше, отставив руку в сторону. Этим сухим вечером ночь была приправлена воспоминаниями о дожде. Весьма немногие подозревают о существовании этого города. Как будто не только в СМИ дело, но сами законы восприятия изменили знание и понимание так, чтобы он оставался в тени. По слухам, здесь почти нет энергии. Не работают ни телевизионные камеры, ни, собственно, вещание: для нации электричества катастрофа подобная этой просто обязана быть темной, а значит и скучной! Это город внутренних разногласий и визуальных искажений.