помощники нынешнего Верховного жреца, сновали туда-сюда как грызуны, угодившие в мраморную мышеловку. Прежде они говорили тихо и размеренно, а сейчас – громко и с беспокойством, достаточно громко, чтобы заглушить вездесущую тихую музыку. Голоса были пропитаны паникой, и их страх передавался Серай, пробуждая давно погребенные основные инстинкты.

Опасность. Дэниел.

Почему слова «опасность» и «Дэниел» так подходили друг к другу? Почему даже спустя столько времени ее сознание инстинктивно обратилось к единственному мужчине, которому она желала бы доверить свое спасение? Единственному, на кого, как считала Серай, можно рассчитывать. Хотя, она ошибалась. Так сильно ошибалась. Однако ее сердце, похоже, не утратило своей одинокой, беспомощной надежды.

Дэниел.

Дэниел. Раньше она молилась, чтобы забыть его, но оставила эти бесплодные попытки после первых пятисот лет. Как долго Серай будут мучить воспоминания о бросившем ее мужчине? У нее не было времени думать о давно потерянной любви или о жгучем чувстве вины, терзавшем от сделанного некогда рокового выбора. На этот раз она должна спасти себя сама.

Серай открыла глаза – далеко не сразу – и осознание этого чуда пронзило ее, как удар молнии в штормовых волнах.

«Я открыла глаза».

Впервые в этом тысячелетии она открыла глаза и не собиралась снова их закрывать. Воодушевленная этим событием, принцесса попыталась осуществить еще одно невыполнимое задание и приподняла руку с кремовых и розовых шелковых подушек, на которых лежала так долго, заключенная в хрусталь и окруженная могущественной магией. За мыслью последовало действие: Серай с удивлением и ликованием смотрела, как действительно прикасается к хрустальной оболочке своей тюрьмы.

По телу прокатилась дрожь облегчения – руки и ноги слушались – и с губ сорвался крик. Хриплый, грубый и практически неузнаваемый – но все же ее голос еще мог издавать звуки. Ее голос. Анабиоз сделал свое дело и, как и обещал давно умерший верховный жрец, сохранил пленницу в целостности и сохранности.

В целостности и сохранности. Серай и ее сестер по несчастью. Теперь их осталось так мало.

Боль пронзила бедняжку, вгрызаясь во внутренности, и она инстинктивно дернулась, пытаясь сжаться в комок. К сожалению, хрустальная тюрьма была рассчитана на спящих дев, а не на тех, кто мог пошевелиться. Так что Серай со всего размаху стукнулась головой об изогнутую крышку и снова закричала.

Боль. Ощущения. Чувства, которых ей не хватало так долго, что она даже вспомнить не могла. Шок от осязания задушил готовые вырваться у нее слова – что говорят после одиннадцати тысяч лет молчания? Не должны ли первые слова быть вескими и значимыми? Но не успела Серай вспомнить свою заготовленную речь, как по кристаллической клетке побежали первые трещины.

Пока она смотрела широко открытыми глазами – может это сон, еще один сон, где она верила, что проснулась; нет, это не может быть сном, никогда прежде она не испытывала боли в тех снах – маленькая трещина увеличилась, превращаясь в быстро растущую паутину.

Замешательство обратилось в ужас, а разум завопил от страха, издавая бессмысленный вой, перешедший в ярость.

ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!

И только принцесса подумала, что ей может угрожать опасность, как волна энергии, зародившейся внутри хрустальной клетки, вырвалась наружу, будто разбила крышку гигантским кузнечным молотом. Серай не могла ни дышать, ни думать, ни осмыслить шокирующую истину.

Она свободна.

«Свободна».

Благодаря влиянию силы «Императора» ее магические способности выросли в геометрической прогрессии с тех пор, как она в последний раз пыталась их применить.

Игнорируя все, не имеющее отношения к ее действиям, она сделала глубокий вдох, а затем – первый шаг. Осторожно, очень внимательно принцесса подняла одну ногу, на которой под длинной туникой ничего не было, и ступила на мраморный пол, тщательно избегая осколков, разбросанных взрывной волной вокруг ее маленького кокона. Серай мгновение стояла, с удивлением озираясь вокруг широко открытыми глазами, затем у нее подкосились ноги, и она рухнула на холодный, твердый пол.

Магия и анабиоз сохранили ее тело в идеальном состоянии, но не справились с бурей эмоций, бушующих в душе Серай. Исступленный восторг боролся со страхом, избрав полем битвы ее разум. Потрясение от наконец-то обретенной свободы, о которой Серай так долго грезила, грозило свести ее с ума. На миг она сжалась в комок, потом приподняла голову и заставила себя произнести:

– Я свободна. О, слава Посейдону, я свободна!

Возможно, для кого-то эти слова и не имели глубокого смысла, но только не для нее. Все еще лежа на мраморном полу, к которому она в последний раз прикасалась, когда Атлантида еще высилась над волнами, принцесса осмотрела комнату, удивившись, почему никто из служителей не пришел ей на помощь. Ответ был очевиден. Должно быть, взрыв, разрушивший ее хрустальную клетку, отбросил их к стене. Бедняги лежали на полу в бессознательном состоянии.

Серай надеялась, что с ними ничего страшного не случилось. Вызвав силы, которыми давно не пользовалась, дева мысленно прикоснулась к служителям. Да, всего лишь потеряли сознание. Какое облегчение. Три сердца бились сильно и размеренно. Проснувшись в новом тысячелетии, она не стала убийцей, пусть и непреднамеренно. Собравшись с силами, Серай встала, двигаясь осторожно, не зная, сохранило ли волшебство ее конечности в рабочем состоянии. Но обе ноги и мышцы были так же тверды и гибки, будто она ходила по дворцу всего несколько часов назад, а не провела в забытьи бесчисленное количество лет.

Магия верховного жреца, питаемая божественной силой, так долго хранила принцессу в целостности и сохранности. Но что тогда случилось сейчас? Все еще передвигаясь осторожно, Серай направилась к другим стеклянным клеткам, расставленным по комнате. Ко всем пяти, в которых находились остальные пленницы. Другие пять женщин, которых в молодости тоже заключили в хрусталь. Самой младшей, Делии, исполнилось лишь двадцать пять, как и самой Серай к тому моменту, когда ее заперли. По атлантийским меркам они едва достигли брачного возраста. Хотя во всем остальном мире девушек начинали выдавать замуж лет в пятнадцать. Но атлантийцы жили намного дольше, и четверти века было едва достаточно, чтобы решиться на слияние душ и