литераторы, как Ирвин Шоу и Уильям Сароян. А 22-й пехотный полк, в котором Чивер служил до перевода, в 1944 году понес тяжелые потери при высадке в Нормандии и в последовавших боях на полях Европы.

ТЕНОР. Перевод в войска связи не был случайным. В 1943 году издательство «Рэндом Хауз» выпустило первый сборник рассказов Джона Чивера «Как живут некоторые люди». Друзья уговорили влиятельного офицера в Вашингтоне прочесть его. Книга произвела такое сильное впечатление на майора Шпигельгласса, что он нажал на нужные пружины, и соответствующий приказ был отправлен в штаб 22-го полка. В том же году Мэри родила дочь Сьюзен, и счастливый отец чувствовал себя на седьмом небе. Только весной 1945 года ветры войны унесли его на Тихоокеанский фронт военных действий. Он видел истощенных жителей Манилы, бродящих среди разрушенных домов, неубранные трупы, бумажные японские деньги, плавающие в лужах, однако в настоящих боях участвовать ему не довелось.

БАС. Примечательно, что Чивер оказался почти единственным писателем своего поколения, в творчестве которого военные впечатления не оставили никакого следа. Хемингуэй, Мейлер, Воннегут, Сароян, Шоу, Сэлинджер и многие другие пытались художественными средствами проникнуть в грозную тайну феномена войны. Чивер явно избегал этой темы, так же как он всю жизнь избегал соприкосновения со страстями политики. Только частный человек интересовал его и только во взаимоотношениях с другими частными людьми. Общественная сторона индивидуума для него не существовала. В дневнике он однажды записал: «У меня нет памяти на боль». Похоже, у него также не было памяти на военные и политические баталии, потрясавшие его современников.

ТЕНОР. Возможно, именно эта особенность сделала его в послевоенные годы любимым автором «Нью-Йоркера». Именно пристальное вглядывание в повседневную жизнь было характерным для рассказов, печатавшихся в этом журнале. Но Чивер умел разбавить реалистическую канву неожиданным вторжением фантастического элемента. В рассказе «Исполинское радио» (1947) герой покупает жене новый приемник. Она пытается слушать музыку, но в звуки моцартовского квинтета вдруг начинают вторгаться телефонные звонки, шум пылесоса в соседней квартире, постукивания поднимающегося лифта. Дальше — больше и хуже: из радиоприемника доносятся голоса других обитателей дома, семейные ссоры, плач детей, любовные стоны, крики женщины, избиваемой сожителем.

БАС. Вернувшийся с работы супруг застает жену в слезах. «Зачем ты слушаешь, если это приводит тебя в такое расстройство? — восклицает он. — Я выложил четыреста долларов за этот приемник, чтобы ты могла получать удовольствие от музыки, а ты…» Но жена безутешна. Она обнимает мужа и взывает к нему: «Какая ужасная жизнь приоткрылась мне! Правда ведь, мы с тобой не такие?! И никогда не были такими. Мы всегда были добры друг к другу, и у нас двое замечательных детей, и в нашей жизни нет ничего тайного и грязного, и мы не проводим дни в ссорах из-за денег, и мы счастливы, правда ведь — мы счастливы?»

ТЕНОР. И тут муж срывается. Все накопившиеся в нем тревоги и обиды вдруг изливаются на жену. Почему она до сих пор не заплатила за платье, а ему сказала, что заплатила? И когда она научится бережнее обращаться с деньгами? Его положение на службе ненадежно, фирма вообще может закрыться. «Ты ужасаешься тому, что соседи в квартире 11-С планируют присвоить бриллиант, потерянный их гостьей, а сама не отдала родной сестре ни цента из наследства, причитавшегося вам обеим. И хладнокровно пошла на аборт, убила нашего ребенка!»

БАС. Чивера не зря сравнивали с Чеховым. Такое же пристальное вглядывание в людские слабости, душевную мелкость окружающих, в убожество жизни, часто спрятанное за приукрашенным фасадом. «Ведь мы не такие!» — восклицает жена, но рассказ — устами мужа — безжалостно отвечает: «Такие — и даже хуже». Не исключено, что многих читателей привлекал именно этот грустный взгляд писателя на мир.

ТЕНОР. И все же Чивер никогда не принимал позу сатирика-моралиста, выносящего обществу безжалостный приговор. Во всем его творчестве лейтмотивом проходит порыв человеческой души — столь свойственный и ему самому: стать лучше. В начале 1950-х в его дневнике появилась такая запись: «Я приближаюсь к моему сорокалетию, не свершив ничего из того, что я был намерен свершить. Не достиг даже творческого совершенства, над которым я бился все это время. Убогое положение, занимаемое мною, — не результат злой судьбы, а моя вина. Где-то в середине пути мне не хватило сметки и мужества овладеть тем, что было мне дано… Мелкость, посредственность моих трудов, безалаберность моих дней — из-за всего этого мне так трудно вставать по утрам… Каждое утро я говорю себе: ты должен ковать крепче, работать напряженнее, оставить что-то, чем твои дети могли бы гордиться… Потом провожу пять-шесть часов за пишущей машинкой, в сломанном кресле, все подвергая сомнению, начиная с себя, глядя, как рушатся стены моей души».

БАС. Легко себе представить, как человек столь безжалостный к себе мог обращаться со своими близкими. Жене приходилось терпеть постоянные сарказмы в свой адрес за плохо приготовленную еду, за жалкую учительскую зарплату, за участие в организации «Женщины-избирательницы», за «неправильное» воспитание детей. Дочь Сьюзен росла упрямой, замкнутой, толстела на глазах и была трагически далека от той белокурой стройной красавицы, какой мечтал ее видеть отец. Его любовь к ней выражалась бесконечными попреками, запиранием еды, поучениями, шлепками. От сына он требовал, чтобы тот участвовал в спортивных играх, улучшал отметки и перестал говорить и смеяться «как женщина». Сьюзен начала настоящую охоту за спрятанными крекерами, пирожками, шоколадками, сыром, рылась в шкафах и холодильнике и в результате съедала вдвое больше того, чего ей недодавали за столом. «Это была война не на жизнь, а на смерть», — вспоминала она потом.

ТЕНОР. После двенадцати лет брака взаимное охлаждение супругов стало бросаться в глаза окружающим. Холодность жены рождала в душе чувство одиночества, одиночество нужно было глушить выпивкой, от выпивки учащались случаи импотенции, они, в свою очередь, усугубляли холодность жены. В какой-то момент они даже обсуждали возможность разойтись на время. Запись в дневнике: «Я — как заключенный, пытающийся сбежать из тюрьмы неверным путем. Возможно, дверь открыта, а я все рою туннель чайной ложкой. И возможно, это только углубляет яму под моими ногами». И тут же — неожиданно — строчки, полные нежности: «Мэри утром, спящая, выглядит, как та девушка, в которую я влюбился. Ее