подопечного сознательным предателем . За франкофильскую позицию философа во время франко-германской войны. Советские „теоретики” справлялись с обрабатываемым материалом более умело…

Гитлеровская идеология была экзотичной, но тощей похлебкой. Из вульгаризованной восточной мистики, французского плебисцитарного народолюбия, немецко-русско-английского антисемитизма… Идеи космополитического национализма поддерживали совсем другие круги: их развивала консервативная культурная элита. Внесшая свой вклад в становление системы, быстро порвавшая с ней — но сохранившая в Рейхе некоторое влияние. „В центре столкновения стоит вовсе не различие наций, а различие двух эпох, из которых одна, становящаяся, поглощает другую, уходящую… Метафизическая, то есть соразмерная гештальту, картина этой войны обнаруживает иные фронты, нежели те, которые могли открыться сознанию ее участников”. Так писал, например, Эрнст Юнгер (см. о нем выше, у Г. Ишимбаевой. — П. К. ). Легко понять, какой крамолой было это „неразличие наций” с точки зрения партийного канона. „Господин Юнгер влезает в область, в которой легко не сносить головы”, — предупредил писателя гитлеровский официоз».

 

Александр Сопровский. «Я в тебя и в твою любовь верил как в звезды…» Письма Татьяне Полетаевой. Публикация, подготовка текста и примечания Т. Полетаевой. — «Знамя», 2011, № 11.

Я мог бы выбрать куда более «любовную» цитату. Но хочется эту, очень уж она «говорящая». 1977 год, Сопровскому — 24 года.

«Или взять мое отношение к тебе. Да, да, к тебе, моя любимая. Разве тебя больше бы устроил я начала 75 года, чем теперешний? Я глаза закрываю и вижу: как ты выходишь из вагона, в шубке, вокруг морозно, ты улыбаешься, колеса доскрипывают и замирают, бока зеленого вагона обледенели, ты идешь ко мне… И ночью ты мне снишься… А знаешь, как это ни смешно, здесь мне тоже помогла моя работа! Я еще больше люблю тебя оттого, что вижу все время нас двоих на этой исторической перекличке, посреди времен и событий.

Так ругать ли нам с тобой мою работу или радоваться, что она мне послана? Ты все-таки пойми, что мелкие дела и обязанности ( при всей их необходимости; при всем том, что должен их выполнять, а выполняю плохо) — второстепенны, а первостепенна именно моя работа. И если эти дела с моей работой сталкиваются — виноваты они, а не работа.

Потому что они, эти дела, порой дают мне своей невыносимостью материал для работы. Потому что я острее всех чувствую эту невыносимость — и для себя, и для поэзии, и для других людей. Я часто вижу потерю человеческого образа там, где сам растеряха еще не догадывается о потере. Так кому как не мне спасти его? Это не пустые слова. Невыносимость превращает мои развлечения и даже мое призвание — в долг, не исполняя которого я потерял бы остатки уважения к себе, я видел бы в себе кучу г…, я не смог бы жить. И это все точно, это опять не пустые слова. А „дела” мешают мне, потому что отбирают у меня не только и не столько время , сколько (и это главное) сосредоточенность .

А мне нужно и время, и сосредоточенность. Я должен читать, писать и думать.  Я должен увязывать обдуманное мной с живыми людьми, с живой жизнью, которые вокруг. Я должен видеть эту живую жизнь в том непрерывном движении, изменении и многообразии, которые присущи ее явлениям».

 

Сын Севера. М. В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. (Речь Ж. Л. Леклерка на заседании академического собрания, посвященная кончине Ломоносова 15 апреля 1765 г.) — Научно-методическая газета для  учителей истории и обществоведения «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2011, № 10.

За четыре дня до речи Леклерка избрали почетным членом Петербургской академии наук, свое благодарственное слово тот неожиданно закончил поминальной похвалой Ломоносову. Академикам это не понравилось, даже в протоколе отметили, что, при предании речи гласности, надо-де в ней кое-что поправить. В конце концов ее просто предали забвению, и только в середине XIX века П. Пекарский эту речь напечатал. Было бы место — привел бы ее всю. «<…> Какой молодой орел в состоянии подражать смелости и быстроте его полета? В жилах питомца Муз тек огонь Пиндара; он наследовал лиру Горация, но его уже нет! Общество пользовалось его знаниями; ваши летописи воспользуются его славой: его будут чтить повсюду, где будут люди просвещенные. Слава тогда говорит всего громче, когда человек лишен возможности слышать ее». Ну и т. п.

Академики были взбешены: изрядная их часть ненавидела Ломоносова и желала, чтобы его имя поскорее было забыто.

 

Андрей Турков. Светлые портреты. — «Дружба народов», 2011, № 11 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

Из рецензии на книгу Дмитрия Шеварова «Добрые лица. Книга портретов. Повествование в 12 тетрадях. Эссе. Очерки. Рассказы. Беседы»:

 «К его пущему смущению рискну сказать, что книга определенно находится в родне с самыми лучшими традициями отечественной литературы. Совсем не случайно в очерке об Аксакове процитированы его слова, которые, право, могут быть отнесены и ко многим „добрым лицам”: „Вы не великие герои, не громкие личности… но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь также исполнена поэзией, также любопытна и поучительна для нас…” <…> Порой же автор книги выступает, что называется, с открытым забралом, отваживаясь на откровенные декларации.

Если самоотверженный рыцарь издательского дела — сибиряк Геннадий Сапронов (ныне, увы, покойный) десять с лишним лет назад жаловался Шеварову, что „читателей, страдающих душой, все меньше и меньше” (и то правда!), то его адресат горячо размышляет о причинах этого: „В последние годы русская литература освободилась от многого, что угнетало ее. Но порой кажется, что вместе с водой выплеснули и ребенка. Потерялось вдруг то, что составляло сердечную, стержневую суть отечественной словесности, — утешительная интонация, сострадание <…>”.

Вот и писатель Виктор Лихоносов сказал как отрубил: „Иногда кажется, что литература сопереживания закончилась… Люди от несчастий, от горя стали в церковь ходить. А литература просто провалилась… А сейчас так нужны щемящие строки, абзацы, страницы и, может, целые произведения. Пронзительности — вот чего не хватает сегодня русской литературе”».

 

Анатолий Ульянов : «Система образования в постсоветских странах рудиментарна и аутична…» Беседовал Андрей Диченко. — «Гипертекст», Уфа, 2011, № 17 <http://hypertext.net.ru>.

Ну, конечно, этот «кибердиссидент и вольный путешественник цифрового пространства», как его