на паром.

Фотокорреспондент краевой газеты “Прибой” Александр Лосев, возвращающийся из командировки в один из отдаленных районов, занял место у брашпиля в центре палубы и, опираясь на его ребристую поверхность, смотрел на противоположный берег реки, где белели постройки бывшего монастыря. Издалека казалось, что монастырь ориентирован вдоль берега, но Лосев хорошо знал, что на самом деле обитель имела форму многоугольника и на берег выходила лишь одним из углов, а Набережная упиралась прямо в колокольню. За последние двадцать лет, после того как в монастыре вместо монахов поселились государственные учреждения, белизна стен потускнела, но постройки все еще воспринимались как белые.

Лосев знал, что монастырь вместе с другими церквями обречен на слом. Несколько дней назад об этом объявил на заседании краевого бюро ВКП(б) первый секретарь крайкома, закончив свою речь эффектным лозунгом:

— Превратим столицу нашего края в образцовый социалистический город, в котором нет места церкви, попам и прочему опиуму для народа.

Теперь, думал Лосев, следует ждать только шумного одобрения этой инициативы со стороны всех органов власти.

Сам Лосев, как правоверный комсомолец, должен был радоваться предстоящему сносу церквей. Но что-то мешало ему восторженно принимать эту инициативу. Службы почти во всех церквях были прекращены уже давно, здания использовались как склады или какие-нибудь конторы, а то и просто стояли заколоченные. Но силуэты церквей — a Лосев не раз их видел с палубы парохода — выглядели очень красиво и придавали Городу какой-то особенный колорит, без которого что-то важное и нужное, казалось, будет навсегда утрачено.

Наконец паром собрал всех пассажиров и медленно отчалил.

Лосев по привычке огляделся по сторонам. Большинство пассажиров составляли крестьяне, которые, похоже, решили переселиться в город. Они группировались на палубе семьями, окружая свои мешки, узлы и тюки, сложенные в большие кучи.

Переведя взгляд на нос парома, Лосев обратил внимание на высокого худого человека в пальто, который стоял у леерного ограждения, придерживая рукой широкополую шляпу, и тоже пристально вглядывался в медленно, но неуклонно увеличивающийся в размерах монастырский комплекс.

Тут к Лосеву подошел молодой круглолицый человек в куртке и кепке, внимательно посмотрел на его сумку, в которой скорее угадывались, чем были видны реквизиты фотографа, и спросил:

— Извините, наверное, вы знаете, как найти редакцию газеты “Прибой”?

— Знаю, я в ней работаю. Фотокорреспондент Александр Лосев.

— Очень рад. Аркадий Кругликов. Прибыл из Москвы, собираюсь работать в вашей газете.

Лосев слышал от Главного, что на днях должен приехать новый сотрудник из Москвы, но, по словам Василия Филипповича, ждали умудренного опытом ветерана, активного участника Гражданской войны, а тут — молодой человек, старше его, Лосева, всего на несколько лет.

Кругликов сразу понравился Лосеву. Открытое лицо, доброжелательная улыбка и веселые глаза нового знакомого лучше любых слов убеждали, что ему можно доверять. А вслушиваясь в интонации его голоса, Лосев ощутил способность этого человека увлечь, повести за собой людей, то есть качество, которого сам он был начисто лишен. И это вызвало у него еще большее уважение к новому сотруднику газеты “Прибой”.

 

2

 

Лосев с радостью согласился сопровождать Кругликова до редакции. Рядом с пристанью собралось много извозчиков, ожидающих пассажиров поезда, но Лосев, едва они сошли на берег, повел Кругликова к остановке первого трамвая.

Миновав сквер, скрывавший в густой зелени деревьев здание бывшей Духовной семинарии, они пересекли улицу, по которой трамвай выезжал на Набережную, и подошли к остановке.

Через несколько минут, грохоча и вздрагивая, из-за поворота выкатился красный трамвай, и Лосев с Кругликовым забрались в задний вагон и уселись на деревянных скамейках.

Всю дорогу Кругликов интересовался делами редакции, и Лосев как мог старался удовлетворить его любопытство. Они уже были на “ты”, и Лосев чувствовал себя с новым товарищем так, словно знал его много лет.

 

Редакция газеты “Прибой” располагалась в большом каменном доме на Главном проспекте. Выйдя из трамвая на узкий тротуар, Лосев показал Кругликову редакционную вывеску, открыл дверь и предложил войти первым.

Василий Филиппович был на своем месте, располагавшемся за стеклянной перегородкой. Увидев незнакомое лицо, он выбрался из своего угла:

— Аркадий Петрович?

— Кругликов, — весело сказал новый сотрудник, пожимая руку редактора.

— Вы прямо с поезда? — Главный посмотрел на чемодан в руках Кругликова. — Я думаю, вам нужно устроиться. Дела подождут до завтра. Насколько помню, с жильем у вас нет больших проблем? Мы постараемся раздобыть квартирку, но это дело нелегкое, предупреждаю вас.

— Нет, я пока устроюсь у родителей жены. Только надо найти туда дорогу.

— А где ваша жена?

— В Москве пока осталась. Вот обживусь, устроюсь и позову ее. — Кругликов достал из кармана бумагу и прочитал адрес: — Улица Карла Маркса, шестнадцать.

— Это недалеко, Саша проводит вас.

 

Лосев с Кругликовым вышли из редакции и пошли по проспекту.

Какое-то уязвленное самолюбие грызло Лосева. Василий Филиппович, который обычно звал Лосева Сашкой и лишь при посторонних Сашей, нового сотрудника, возрастом чуть старше его, называл по отчеству и пожимал его руку.

Кругликов оказался человеком любознательным. Его интересовало все, в том числе названия улиц.

Лосев объяснил Аркадию, что главную роль в топографии города играет Река. Параллельно ей тянутся длинные проспекты, повторяя речной изгиб почти под прямым углом. Редакция расположена на Главном, первом от Набережной проспекте. Остальные, с одноэтажными домами и деревянными мостовыми и тротуарами, мало похожи на проспекты. Они пересекают короткие улочки, начинающиеся у Реки и идущие перпендикулярно Набережной. Многие из них раньше носили религиозные имена — Благовещенская, Вознесенская, Рождественская, Успенская, каждая по имени церкви, которая стояла в начале улицы, возле Набережной. Улицы переименовали сразу после революции, а церкви скоро снесут, и ничего больше не будет напоминать о них. Переименовали улицы, конечно же, в честь великих революционеров. И если улица Розы Люксембург никаких проблем у людей не вызывает, то улица с непроизносимым именем Карла Либкнехта каких только эпитетов не удостаивалась в