костром сук, повесил котелок, вытер мокрые руки о штаны и достал сигареты. Вообще-то он курил трубку, но на сплаве — сигареты. Удобнее, не возиться. У них, кстати, все со Стасом так было — чем проще, тем и лучше. Взять хоть этот вот кривовастый сучок с котелком, по-таежному перегнутый через костер, люди основательные давно уже с таганками ходят. Или сам котелок — алюминиевый, мятый-перемятый, с проволокой вместо дужки, сто лет ему… Им как будто не важно все это было. Лишь бы слинять в тайгу, а там как-нибудь. Стас, на балконе которого хранился весь их походный скарб, никогда, кажется, и не чинил его дома. У костра шутки свои шутит и чинит, а не получается — ничего, разведет руки, прищурится хитро: “Раз ку-ку, два ку-ку, пёрнул повар во муку, сам в муке, хрен в руке, жопа в кислом молоке. Потерпим, Андрюша, хе-хе…” Андрею это не всегда нравится, но он не помнит, чтобы они когда-нибудь ругались. Погудеть маленько друг на друга могли, но беззлобно, какой смысл злиться, если ты точно знаешь, что дружок твой раздолбай. По поводу того, кто был большим раздолбаем, каждый имел свою точку зрения, но в силу все того же раздолбайства, а может, и еще по какой причине никогда на ней не настаивал.

Ворона прилетела. Села на самую высокую ветку упавшего тополя, на котором сидел и Андрей, нагнула голову, собираясь каркнуть, но увидела человека и замерла, неловко склонив голову и вытянувшись. Соображала что-то, поблескивая глазками. Андрей осторожно затянулся и выдохнул дым себе под ноги — ворона была очень близко. Он почему-то, может — за находчивость и жизнелюбие, любил ворон. А может, за то, что они, некоторые из них, тоже предпочитали таежную жизнь и подножный корм. Вроде того, как они со Стасиком. Надо же ему было бежать из сытой Москвы. Где все у него было: персональный кабинет в центре, куча журналистов в подчинении. Приглашения на обеды и ужины в лучшие рестораны. Любая роскошная заграница. Все это было там, и сколько хочешь, а он сидел здесь на старом тополе. В черных болотных сапогах отечественного производства, в тертом-перетертом камуфляже из простого рыболовного магазина. Эта ворона тоже, видно, могла жить где-то возле питательной городской помойки, но она, поджарая и неленивая, бичевала на той же таежной речке. Сейчас она одним глазом следила за Андреем, другим же соображала по поводу ленков, разложенных на лодке.

Вдруг, будто очнувшись, серая сорвалась и заспешила на другую сторону реки. Андрей улыбнулся: она очень была на них похожа — в хвосте и одном крыле явно не хватало пёрьев. И ее это никак не смущало. Стасик торопился берегом, шел быстро, спотыкаясь о камни. В одной руке кукан с хариусами, другой придерживает оттопыренное “пузо” энцефалитки. Что-то надыбал…

— Андрюха!! — Стасику скоро шестьдесят три, а он всему удивляется. — Хариусы берут, Андрюха!! В заломе! Только опустишь — сразу!!

Андрей тянул сигарету и с прищурочкой наблюдал за дружком. Андрея нельзя было удивить рыбой. Стас знал это и оттого сильнее топорщил усы и брови и выше головы задирал кукан, на котором болтались несколько и правда приличных хариусов. Непонятно, однако, было, приглашает он друга на рыбалку или что? Хвастаться Стас не умел, наверное, просто хотел порадовать кореша. Или так горячатся счастливые ученики, желая угодить строгому учителю, но Андрей никогда не учил Стасика. Не было смысла. Андрей родился рыбаком. Стасик обычно не успевал поставить палатку и собрать дров, как на уху и жареху рыба уже скакала по берегу… Но Стас любил Андрюху и хотел доставить ему такую вот радость. А может, просто обазартился.

— Порвали леску… три раза. Крючки кончились. И кузнечики что-то кончились, не ловятся. — Стас дошел, положил к Андреевым ногам рыбу.

За пазухой у него были грибы. Он постелил подвернувшийся гермомешок и вывалил кучку крепких маслят. С нежно-желтыми толстенькими ножками и сопливыми коричневыми шляпками.

— Вот. Отбежал по нужде в соснячок, сел, гляжу — вокруг грибов — руки не пропихнешь! Пока сидел, набрал. Пожарим! Дай леску и крючки?

— Хорошие! — Андрей любовался хариусами. Брось вон их к моим ленкам. Пошкерю. Уху, что ли, заварим, а Стасик?

Андрею хотелось просто посидеть со Стасом у костра. Кофе попить. Перекинуться парой ленивых фраз по поводу обеда. Или просто помолчать. Но глаза у Стаса горели, и Андрей открыл ящичек. Поковырялся в снастях, нашел нужную коробочку.

— На вот… муху вяжи, не надо тебе крючков. И кузнечиков не надо. Возьми всю коробку… Кофейку рвани, свежий сварил…

Стас про кофе не услышал, сунул в карман снасти, корку хлеба прихватил и зашагал вверх по реке.

— Я скоро, Андрюха…

Андрей только головой качнул, в смысле “Давай, давай!”. Чтобы попасть на его залом, Стасу надо было пройти метров триста вверх по реке, перебрести по перекату на другую сторону и еще спуститься до залома. Хариусов с таким же успехом можно было наловить не отходя от лагеря. Но Андрей ничего не стал говорить. Он и сам любил ловить в заломе. Есть в этом что-то из детства. Стоишь, неловко балансируя на скользких стволах. Пускаешь муху аккуратно, точно по струйке в какой-нибудь прогальчик, в оконце между ветками, волнуешься: чуть промазал — зацеп обеспечен… А еще промолчал, потому что Стас редко рыбачил.

Андрей отхлебывал кофе, курил и глядел на млеющую под солнцем речку. Стасик не рыбачил не потому что не любил этого дела, а потому что… давал рыбачить Андрею. Двоим-то рыбы много не надо. Андрей думал об этом дальше, и к нему приходили не мысли уже, но чувства, которые они со Стасиком никогда не превращали в слова.

И вообще у него было отличнейшее, любимое его настроение. Тихое. Когда никуда уже не надо. Все уже наловлено. У костра, с кружкой кофе. И утро, и весь день еще впереди. И вообще всего много. Неба над головой, солнца, после вчерашнего дождя, рыбы, грибов… и кофе еще больше полкружки. Счастливый дружок, наконец.

Они встретились тридцать с лишним лет назад. Тридцать пять, наверное. Он работал редактором отдела информации в “Воздушном транспорте”, вся огромная корсеть была в его подчинении. Стас только что устроился собкором в Хабаровске и прилетел знакомиться с начальством.

Журналистам “Воздушки” полагалось в форме ходить, как летчикам. Никто, ясное дело, не ходил, не позорился, но тут новенький собкор приехал с Дальнего Востока. Андрюха глянул на него, стоящего в дверях, и сразу понял, что форму эту собкор привез в чемодане, а надел только что в редакционном сортире. Из-под высокой темно-синей фуражки с кокардой слегка испуганно глядели два хитроватых глаза. Станислав Глухов оказался честным и колючим, его должны были выгнать несколько раз, но за таких Андрюха бился насмерть. В