нам, подонкам. Мы лезли в грязь, мы обманывали, убивали и грабили. А вы там, в Архуне, были для нас ангелами света, девами-целительницами из даргинских легенд. Мы берегли вас. Потому что вы женщины. Здесь это значит — быть женщиной. То, что тебя берегут.

Я взяла бутылку и хлебнула из горла. Другой кружки не было, а пить из одной посудины с ним — проще было бы опять взять в рот его член. Член мне хотя бы не врал.

— Этот Сули не хотел ничего плохого. Хотел быть с девушкой, которая ему нравится. Ошибся дверью. Почему ты хочешь его крови? Почему ты пытаешься навязать этим людям свои понятия о должном? Они веками жили так. И еще века будут так жить…

— А ты можешь быть с человеком, который нравится тебе? — проговорила я. — Можешь сказать своей прекрасной мавританке о пламени, сжигающем твое бедное сердце? Тебе было проще выиграть для него эту войну, чем объяснить ему, зачем ты ее выиграл.

— Но я ее выиграл. И сейчас главное не просрать этот выигрыш. А ты поднимаешь пену на ровном месте. Если ты сейчас просто вильнешь хвостом и уедешь — сколько женщин погибнет родами или от туберкулеза? По-твоему, Умар или Асланбек восстановят тут больницы и аптеки, проведут вакцинацию?

Бутылка была хорошим способом занять рот, а коньяк делал ситуацию почти терпимой.

— Ты знаешь, что со мной было там? — без голоса просипел Эдик. — Знаешь, как я уговаривал этого капитана заняться мной в одиночку? Что я ему пообещал? Что я ему сделал, прежде чем всадить пилку для ногтей под ухо? Почему ты одна хочешь сохранить невинность? Почему ты решила, что можешь остаться чистой там, где все остальные искупались в дерьме?

Я оставила его вопрос без ответа. Он показался мне риторическим. Коньяк закончился, и нужно было просто отдаться мерному раскачиванию кушетки на нетвердом полу. Как он ушел — я не заметила.

И если меня спросят, как так вышло, что Свободная Дарго в конце концов стала добычей шакалов, — я отвечу: вышло так потому, что Эдька Лаврентьев думал, будто женщине можно сказать «Пошла вон, сука,» — и продолжать рассчитывать на ее любовь.

Наутро я пришла к Фазилю. У него были Анзор и Лечи, еще один претендент на пост министра здравоохранения.

— На, выбрось эту бумажку куда-нибудь, — Фазиль протянул мне мое заявление об отставке. — И не бросай больше бумажек в моем кабинете. И с похмелья ко мне не приходи.

— Фазиль, — сказала я, — сейчас сюда подтянется Эдик. У нас будет разговор на троих. И после этого я сделаю так, как скажешь ты: останусь тут министром или уеду.

Анзор и Лечи переглянулись и вышли. Эдик едва не столкнулся с ними в дверях.

— Мне как раз пришло в голову, как разрулить эту проблему с господами взяточниками… — начал Эдик, прикрыв за собой дверь.

— Погоди, — сказала я. — Ты потом скажешь, как ее разрулить и надо ли вообще в свете происходящего.

— Чего происходящего? — не понял Эдик.

— Фазиль, — сказала я, — ты давно спрашиваешь, почему Эдик пошел за тобой и зачем стал твоим военным советником.

— Заткнись, пожалуйста, — сказал Эдик и сдавил мою руку. — Фазиль, я сейчас ее выведу, она перепила вчера…

— Он любит тебя, — сказала я Фазилю. — Я просто устала смотреть на его страдания и работать его «бородой». Мы не любовники, Фазиль. Один раз не ватерпас. Просто нам так было удобнее работать среди твоих молодцов, женщине и гею. Я как бы его баба, и никто на меня не покушается. А он как бы мой мужик, и никто не подозревает, что ты — его подлинная дама сердца.

— Что? — рот Фазиля открылся и не закрылся.

Эдик ударил меня. Силы у него было, как у комара, но мои пересохшие губы легко лопнули.

— Посмотри ему в глаза, — сказала я. — Посмотри в глаза Фазилю и скажи, что я вру.

— Ты врешь. Ты врешь, как последняя падла, — сказал Эдик.

— Нет, — Фазиль поднялся. — Не ей в глаза, а мне.

— Она врет. Конечно же, она врет. Она просто ревнует, и…

Фазиль встал и отвернулся.

— Ты все еще хочешь видеть меня министром? — спросила я.

— Нет, — глухо ответил он. — Уходи. Уезжай. Сегодня же.

Меня так тошнило от Свободной Дарго, что я не стала медлить ни секунды.

Утром следующего дня уехал Эдик.

Мы никогда не виделись больше. Я вернулась в Донецк и при первой же возможности сдернула в Польшу, к старшей дочери. Эдик вернулся в Ярославль и начал работать в областной хирургии «Скорой помощи». Фазиль остался в Хадиджане, и через три месяца его убили. Видимо, господин Поляков нашел кому предложить то, чего тот хотел больше всего. И то была не милость Господа — она вся досталась Фазилю.

Свободная Дарго воссоединилась с Северной Аварией — Дарго и стала называться Аварско-Даргинской Республикой. Президентом там сидит Умар Хаджиев. Министром здравоохранения служит его двоюродный брат.

Неделю назад Эдик погиб. Разбился на мотоцикле, не удержав руль на скользкой весенней трассе. В некрологах и на могильном камне появилась та его фотография, которую сделала Хелен. Хелен была на похоронах. Я — нет.

И если вы меня спросите, почему в некрологах, в очерках о Свободной Дарго, в Википедии и прочих источниках ни разу не упомянуто мое имя, а первым министром здравоохранения Дарго назван сразу Асланбек Хаджиев, — я спрошу вас: а где там имя Люсинэ Давтян? Где имена Надии, Йисы? Я сама не решаюсь назвать их настоящие имена, чтоб не навлечь на девушек лишней беды. Где имена Билькис, Айны, Хазы, Човки? Всех остальных, кто зашивал рубашки и тела? Как звали хотя бы жену Фазиля, попавшую в лагерь для интернированных? А его вторую жену? Если вам не нужны их имена — то зачем вам мое? В конце концов, герой этой драмы — не я, не они, а Эдик Лаврентьев, случайный военный гений, врач Божьей милостью и Его же попущением гей.