до пятнадцати.
– Д-Д… П-п… Да что же такое, а?! Да я ж! Я ж тебя! Я вас всех!.. Ты бы лучше ее сестричку взбесившуюся искал, а не меня закапывал! Что ты ко мне привязался, ну скажи, скажи! Ты ее ищи! Ты ее нашел?
– Нашел… – ровно вставил в баскаковскую истерику Гуртовой.
– Ты бы лучше в городе за поряд… А? ЧТО?!
– Нашел.
– Эту? – и жестом: «ниндзя».
– Да.
– И?.. – и не дожидаясь ответа (ясно, нашел – значит, повязали… не унижаться же перед ментом, выспрашивая подробности – мент назло молчать будет: мол, кто ты есть, Баскаков, чтобы перед тобой отчитываться?!), руководяще-требовательно шагнул к дверям камеры, стукнул начальственно.
Ряха-блин в петлицах тут как тут…
– Ну-ка, дружок, дай-ка я от тебя позвоню!
– Не положено! – выказал полное служебное соответствие ряха-блин. – Не положено! – В присутствии-то капитана!
– Баскаков! Вы же не дома… – укорил Гуртовой. – И не у себя в офисе. И не в кабинете «Востока». К слову, там опять хозяин сменился, насколько мне известно. Обошлось без погромов на сей раз… Сядьте, сядьте! Напоминаю. В заявлении от имени Яны Ким содержится обвинение Баскакова Анатолия Марковича в изнасиловании с применением физического насилия и с использованием беспомощного состояния. Так что не торопитесь отсюда…
– Где?! Когда?! Да пусть она не… Ставку! Очную! Сейчас! Немедленно! Я ее!..
– Ставку так ставку. Завтра.
– Сегодня!
– Ночь, Баскаков. Смотрите, ни одно окошко не светится.
Ни одно не светится. И то, где корчилась в танце, а потом в предсмертной судороге Зоя Лапиньш, зайчик-блонда, – оно тоже не светится.
– Завтра.
И – гулкая запирающаяся дверь. И – тишина.
А он не солгал, капитан Гуртовой Виктор Тарасыч. Он ведь так и сказал: заявление от имени Яны Ким…
Комната. Замкнутое пространство. Стол, Стулья, Необходимое и достаточное в подобных случаях количество людей. Ким. Каменнолицый Гуртовой. Лихорадочный, возбужденный малой Степа Евсеев: вот какой капитан умница! Сказано, соблюдать особую осторожность? А он, капитан, можно сказать, привел за ручку без эксцессов – и прямиком в Теремок! «Поверил», что она… ну, эта… не она, а сестричка! Браво! Сотрудники. Протокол. Конвой. И – наконец-то Бакс. Взгляд разъяренно-обещающий: «Н-ну? Где тут у вас которая?! Сговорились?!». И – до-о-олгая, до-о-олгая секунда. Взгляд у сестры Ким все тот же, прежний, бесстрастный. А у Бакса… Дрогнул. Не то! Не так! Не!.. Крик: то ли «ки-ай!», вдох-выдох. То ли визг покрышек летящей юзом машины – в пропасть, в пропасть. То ли предсмертный… … крик. И неимоверный, фантастический, невозможный прыжок…
Каратэ: искусство-работа-балет. Старый папа О, цирковые чудеса. Стробоэффект на пятачке варьете. «Кобел» Лева в нокауте. Бойня в спортзале. Лицо папы-динамо под водой. Писк в недрах свалки. Сразу и вдруг. Вместившись в один миг. *** И если… Как говорится: «на замедленном повторе ясно видно…». Если рапидно, то – да: медленно и обреченно, невозвратно валящийся на пол, в небытие – Бакс; рефлекторные попытки конвоя и оперативников выхватить оружие, исключенное при контактах с подследственными и осужденными; недвижимый Гуртовой; потерявшийся малой Степа; и – поворот головы Ким еще там, еще в воздухе, в прыжке. Лицо. У нее – лицо… Время ненавидеть… истекло. Время любить?.. Инь-ян. Сестра! Сестра! Конец.
21
Долгая дорога в Теремок. Окраина почти. И в машине – Гуртовой, малой Степа Евсеев, коллеги- оперативники. И – Ким. Долгая дорога пешком – через разъезжающиеся ворота Теремка, по коридорам, минуя локальные сектора, отпирание-запирание, металлическое эхо. И навстречу – на встречу – долгий путь Бакса. – Давай-давай, иди-иди! – ряха-блин мгновенно- лакейски чует перемену ветра. Ну-ну, ряха! Бакс тебе припомнит! Сейчас все прояснится, сейчас он, Бакс, развяжется со всей этой шушерой – и всем все припомнит!***
Комната. Замкнутое пространство. Стол, Стулья, Необходимое и достаточное в подобных случаях количество людей. Ким. Каменнолицый Гуртовой. Лихорадочный, возбужденный малой Степа Евсеев: вот какой капитан умница! Сказано, соблюдать особую осторожность? А он, капитан, можно сказать, привел за ручку без эксцессов – и прямиком в Теремок! «Поверил», что она… ну, эта… не она, а сестричка! Браво! Сотрудники. Протокол. Конвой. И – наконец-то Бакс. Взгляд разъяренно-обещающий: «Н-ну? Где тут у вас которая?! Сговорились?!». И – до-о-олгая, до-о-олгая секунда. Взгляд у сестры Ким все тот же, прежний, бесстрастный. А у Бакса… Дрогнул. Не то! Не так! Не!.. Крик: то ли «ки-ай!», вдох-выдох. То ли визг покрышек летящей юзом машины – в пропасть, в пропасть. То ли предсмертный… … крик. И неимоверный, фантастический, невозможный прыжок…
***
Каратэ: искусство-работа-балет. Старый папа О, цирковые чудеса. Стробоэффект на пятачке варьете. «Кобел» Лева в нокауте. Бойня в спортзале. Лицо папы-динамо под водой. Писк в недрах свалки. Сразу и вдруг. Вместившись в один миг. *** И если… Как говорится: «на замедленном повторе ясно видно…». Если рапидно, то – да: медленно и обреченно, невозвратно валящийся на пол, в небытие – Бакс; рефлекторные попытки конвоя и оперативников выхватить оружие, исключенное при контактах с подследственными и осужденными; недвижимый Гуртовой; потерявшийся малой Степа; и – поворот головы Ким еще там, еще в воздухе, в прыжке. Лицо. У нее – лицо… Время ненавидеть… истекло. Время любить?.. Инь-ян. Сестра! Сестра! Конец.