не успел я, как говорится, рта разинуть, как Чесалкин уже кричал:

— Расчел честно, благородно… Истинный бог, вот вам мать пресвятая богородица и Николай-угодник! Я бы с них тысячи рублей не взял, чтобы вас беспокоить, и чтобы рядом стоять-то с этими паршивцами…

— Чесалкин, предупреждаю вас вторично… — начал было судья, но Чесалкин продолжал:

— Тысячи рублей не взял бы! Истинный бог, не взял бы за срамоту за одну, за эту самую, что я рядом стою с этими поганцами…

— Господин Чесалкин, я… — проговорил было судья.

— И что из-за них, из-за плюгавых, — перебил его Чесалкин: — благородных людей беспокоят… Истинный бог, тысячи рублей не возьму! — И Чесалкин, обратясь лицом к публике, а к судье спиной, начал жаловаться публике на паршивцев, которым и цена-то вся — грош железный.

— Господин Чесалкин! я штрафую вас на тридцать копеек, — поторопился проговорить судья: — за нарушение тишины в камере.

Чесалкин обернулся к судье и, приложив руку к сердцу, почтительно поклонился.

— Благодарю вас, господин мировой судья, — проговорил он. — Истинный бог, благодарю за ваше ученье, потому что так и надо учить нас, мужиков. — И, достав два пятиалтынных, положил их на стол. — В расчете-с! — проговорил он.

А мужики все разом кричали:

— Все знают, как ты рассчитываешься! Знают все, кого ни спроси! Ты и здесь-то вон как орешь, слова никому не дашь выговорить, а там, у себя на мельнице-то, ты — воин!

Наконец судья кое-как водворил порядок; все замолкли, и очередь дошла до меня. Я рассказал, что знал. Затем был вызван дьякон. Он был бледен как полотно, и на вопрос судьи, что он знает по настоящему делу, начал рассказ свой с того, как мы поехали на рыбную ловлю, сколько наловили рыбы, как увидел он сома, как обломилась острога и мы полетели в воду. Как ни уговаривал его судья перейти к делу, дьякон продолжал повествование, как мы попали на мельницу купца Чесалкина (умолчал только о выпитой водке и наливке) и, наконец, добравшись до дела, объявил, что он ничего не знает.

— Верно, верно, истинный бог, верно! — зашумел Чесалкин: — вот отец дьякон — сан священный носит, он не покривит душой. Рассчитался честно, благородно, всех до копеечки рассчитал. Вот вам пресвятая богородица, истинно не лгу, рассчитался как следует.

Мужики загалдели, Чесалкин начал кричать, и шум опять поднялся страшный. Судья опять принялся унимать.

— Какие же у вас есть доказательства? — спросил он мужиков. — Купец Чесалкин должным себя не сознает.

— Не сознаю, это верно-с! — перебил его Чесалкин: — потому я расчелся…

— Есть у вас какие-нибудь ярлычки, что ли? — допрашивал судья.

— Не дал он нам ярлычков… Вот и свидетели…

— Да зачем же мне вам ярлычки давать, — закричал Чесалкин: — коли я вам денежки выдал?

— Расписок нет ли каких-нибудь? — продолжал судья.

— Есть и расписки! — закричали мужики и обернулись к судье спинами.

— Это что же такое? — спросил он.

— А то, что на спине отмечено у каждого, сколько пшеницы ссыпано.

— На спине, значит, расписывался! — сострил кто-то в публике, и в камере раздался дружный хохот.

— Смотри, ребята, как бы с вас пошлин гербовых не присудили за то, что расписка не на гербовой бумаге писана, — сострил еще кто-то, и хохот увеличился еще более.

— Прошу не нарушать тишины! — проговорил судья, возвысив голос, и потом спросил: — Вы миром не покончите ли дело?

— Я с большим моим удовольствием! — закричал Чесалкин: — я с ними и не ссорился, истинный бог, не ссорился и даже сейчас не серчаю… Что ж, я готов простить их.

— Мы готовы мириться! — кричали мужики: — пусть отдаст нам наши деньги: вот те и мир будет!

— Нет, уж это вы не хотите ли вот чего! — прокричал Чесалкин и, помуслив большой палец правой руки, показал им кукиш: — нет, уж это — покорно благодарим. Этак то вы больно богаты будете… облопаетесь неравно!

— Садитесь! я пишу решение! — объявил судья.

Тяжущиеся сели, но угомонились не скоро и продолжали перебранки. Наконец устали и замолчали. В камере водворилась тишина, и только торопливый скрип судейского пера нарушал ее. Чесалкин сидел, облокотясь на колена, и помахивал шапкой; пот катился с него ручьями. Наконец судья пригласил всех встать и прочел решение, которым определил: по неимению у истцов никаких доказательств, в иске им отказать. Затем объявил о праве обжалования решения апелляционным порядком и о сроках. Мы вышли из камеры.

— Вот-с, видели! слышали! — кричал на дворе Чесалкин. — Вот они каковы-с! Истинный бог, мать пресвятая богородица, всех подлецов до копеечки расчел, а они в камеру тащат, отрывают от умирающей супруги… Они, галманы паршивые, того и знать не хотят, что теперича, по ихней милости, мне, может, с женой проститься не придется.

— Разве жена ваша плоха очень? — спросил я.

— Исповедали и причастили, а сюда поехал — соборовать стали.

И он пошел по дороге к селу. Вслед за ним пошли и мужики.

— Креста на тебе нет! — шумели они.

— Мерзавцы вы паршивые! галманы пустоголовые! — гремело в воздухе.

Вышел судья из камеры, с сигарой в зубах и в войлочной, последнего фасона, шляпе.

— Как поживаете, отец дьякон? Давно я вас не видал! — И, любезно приподняв передо мною шляпу, он направился к дому. Навстречу выбежали из дома дети.

— Папочка, ты кончил судить? — прозвенели их тоненькие голосочки.

— Кончил, друзья мои, кончил! — проговорил судья и вместе с детьми вошел в дом.

Мы сели в тарантас и отправились домой, и только когда мы выехали в поле, на душе стало легче. Вот роскошное зеленое поле, засеянное рожью, вот загон с копнами овса, которых замучившийся полевыми работами мужичок не успел еще убрать на гумно; вот блеснула река, вот показалась рощица, восхитительная березовая рощица с белыми стволами деревьев и с темнозелеными листьями… Так бы и смотрел все на эту картину! Так бы и дышал все этим воздухом.

Дня через три умерла жена Чесалкина. Он отгадал, сказав дьякону, когда пировали они в приказчичьем флигеле, что она последнюю песенку сыграла.

1877

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые опубликовано в журнале «Отечественные записки», 1877, № 9. Печатается по изданию: Сочинения И. А. Салова, т. II, СПб. М., 1884.

Стр. 18. Прасольство — оптовая торговля скотом, мясом, рыбой.

Стр. 19. Тарханы — то же что прасолы, но помельче.

Стр. 29. Шале — небольшой сельский домик (от франц. chalet).

Стр. 33. Галман — олух, грубиян, невежа. Употребляется также в смысле однодворец.

Примечания

1

Довольно, достаточно (лат.).

(обратно)

2

Хочу (Je veux) (франц.).

(обратно)