наши, внутренніе и внѣшніе, такъ много кричали объ его неразвитости, о невозможности пробудить въ немъ какую бы то ни было иниціативу, въ немъ даже отрицали способность любить и вѣрить въ добро, его сравнивали со стадомъ, которое бѣжитъ безъ толку и смысла, за первымъ попавшимся вожакомъ…. Неужели это правда?…
Тяжко было задавать себѣ такіе вопросы и не находить на нихъ отвѣта. Къ несчастью уйти отъ такихъ мыслей было трудно благодаря прогрессу въ путяхъ сообщенія, слухи извнѣ проникали и въ его захолустье, большею частью искаженные и выцвѣтшіе отъ времени, это — правда; но эти запоздалыя вѣсти о нашихъ бѣдствіяхъ еще больнѣе отзывались въ сердцѣ, еще раздражительнѣе дѣйствовали на воображеніе, чѣмъ живое горе, въ которомъ самъ принимаешь участіе.
Народныя бѣдствія тѣмъ и отличаются отъ личныхъ, что отъ нихъ въ одномъ только можно искать утѣшенія — въ сознаніи, что и самъ страдаешь не меньше другихъ.
У него было отнято это утѣшеніе, отнято именно въ ту минуту, когда ему на опытѣ удалось убѣдиться, что онъ можетъ приносить пользу!… Иногда ему казалось, что все, что онъ тамъ сдѣлалъ, пропало даромъ и безслѣдно, что всѣ труды его уничтожены этою роковою невозможностью продолжать дѣло дальше, и тогда скверный чувства шевелились въ немъ.
Да, тяжкое время переживалъ онъ, всѣ огоньки, одинъ за другимъ, гасли въ его душѣ, съ каждымъ днемъ въ ней дѣлалось холоднѣе и темнѣе; нападала зловѣщая апатія, все чаще и чаще выдавались такіе дни, когда онъ ни на что не надѣялся и ни во что не вѣрилъ.
Но судьба какъ будто только этого и ждала, чтобъ указать ему, въ чемъ именно онъ долженъ искать себѣ награду и утѣшеніе.
Наступала осень. Однажды вечеромъ, проѣзжая съ одной станціи на другую по обязанности службы, сосѣдъ мой заснулъ въ вагонѣ. Поѣздъ остановился у маленькой станціи. Это былъ товарный поѣздъ, онъ долженъ былъ простоять тутъ очень долго; но кондукторъ рѣшилъ, что будить г-на контролера не для чего, на слѣдующей станціи ему предстоитъ столько дѣла, что, пожалуй, всю ночь не удастся заснуть.
День выдался необыкновенно пыльный и жаркій. Отъ одного утомительнаго однообразія мѣстности, можно было заскучать до тоски. На десятки, на сотни верстъ тянулась степь. Долго смотрѣлъ онъ изъ окна своего вагона, на ея зеленыя волны, на бѣлые, воздушные пучки ковыля, мѣрно и тихо колыхавшихся подъ знойными лучами солнца. Нигдѣ не встрѣчалъ взглядъ ни малѣйшаго препятствія. Отъ бѣлыхъ, легкихъ облачковъ, причудливо раскинувшихся по небу, оно казалось еще синѣе, глубже и дальше…. Порою, какая-нибудь птица выпорхнетъ изъ травы, взовьется на воздухъ, рѣзко отдѣляясь чернымъ пятномъ на прозрачной лазури, отлетитъ немного въ сторону и снова, поспѣшно взмахивая крыльями, спустится внизъ. Порой, мелькнетъ вдали кочующій табунъ, засеребрится рѣчка или зачернѣются неуклюжія очертанія хутора, съ низенькими строеніями; но поѣздъ мчится быстро, ни на чемъ нельзя остановиться взгляду….
Да и лучше такъ. На чемъ тутъ останавливаться? Во что всматриваться?
Въ тотъ день ему было особенно тяжко. Наканунѣ онъ случайно встрѣтился съ однимъ человѣкомъ оттуда. Разсказы этого человѣка освѣжили ему память и такъ разбередили сердце, что когда сонъ началъ смыкать его глаза, онъ обрадовался ему, какъ избавителю отъ мучительныхъ думъ.
Какой-то странный гулъ, гулъ множества сдержанныхъ голосовъ, разбудилъ его. Солнце скрылось, сумерки быстро сгущались. Голубую шелковую занавѣску, спущенную передъ открытымъ окномъ вагона, вздувало свѣжимъ, душистымъ вѣтеркомъ и на него пахнуло ароматомъ степныхъ травъ.
Шорохъ и шопотъ вокругъ вагона не прекращался; голоса старались сдерживаться, въ нихъ звучала ласка какая-то, такъ говорятъ только у постели милаго, дорогаго больнаго, когда боятся обезпокоить его. Однако, до слуха моего сосѣда долетѣло явственно имя…. его имя! А за тѣмъ, умоляющіе возгласы:
— Покажи намъ его…. тутъ што ли?… Братцы, онъ тутъ, говорятъ полковникъ…. (Опять его имя, онъ не ошибся!).
— Тутъ въ эфтомъ самомъ вагонѣ…. вонъ, гдѣ занавѣсочку-то раздуваетъ!… Ну-у-у!… Право, ей Богу…. Вишь ты…. Какъ бы посмотрѣть на него!…
Раздался сердитый шопотъ кондуктора.
— Отойдите, чего тутъ…. Говорятъ вамъ, что заснулъ…. Не будить же изъ-за васъ!…
И снова гулъ толпы и отрывки фразъ.
— Мы тутъ обождемъ…. Можетъ проснется, намъ бы только посмотрѣть на него…. Мы подождемъ….
— Я приподнялъ край занавѣски, продолжалъ взволнованнымъ голосомъ мой сосѣдъ, у окна тѣснилась толпа косарей. Они возвращались съ работы и остановились тутъ, чтобъ посмотрѣть на меня…. Чудное чувство охватило мнѣ душу!… Всѣ эти люди, съ загорѣлыми, запыленными лицами, съ блестящими отъ умиленія глазами, знаютъ и любятъ меня, имъ хочется меня видѣть, они раньше слышали и думали обо мнѣ!…
— Раздались свистки, поѣздъ долженъ былъ сейчасъ тронуться…. Толпа прихлынула къ окну еще ближе, гулъ голосовъ усилился и я опять услышалъ свое имя…. Мнѣ вдругъ страстно захотѣлось выразить имъ мою радость, мое глубокое, сердечное спасибо, или захотѣлось сказать, что жизнь моя принадлежитъ имъ…. Я сорвался съ мѣста, поднялъ занавѣску и поклонился, низко, низко…. Еще бы! Вѣдь я кланялся всей русской землѣ въ лицѣ этой толпы!
Н. Северинъ
Декабрь 1878 г.