Илья Наумович. — Будем поднимать культуру, начиная с дома. Эй! — обратился он к здоровенному молодому увальню, лузгавшему неподалеку от клуба семечки.

— Шо? — лениво отозвался тот.

— Где тут у вас вредоносит местное руководство?

— Шо?

— Продолжаем разговор титанов, — невозмутимо произнес Илья Наумович. — Вас как зовут?

— Паша.

— Восхитительно. Скажите мне, Паша, у вас в городе есть руководство?

— Начальство, шо ли?

— Ну если вам так больше нравится…

— Мало шо мэни нравится, — пробурчал Паша. — Мэни, може, вообще ничого нэ нравится.

— Браво, — сказал Илья Наумович. — Один единомышленник у меня уже в городе есть.

Так где тут у вас начальство, Паша?

— А в желтом доме на площе, — ответил Паша. — Там оно, — он смахнул с губ прилипшую шелуху и с удовольствием заключил: — Врэдоносыть…

— Начальство в желтом доме — это великолепно, — с улыбкой кивнул Илья Наумович. — Спасибо, Паша, сердечно рад нашему знакомству.

Он слегка поклонился Паше, развернулся и зашагал к площади.

— Так-так, туды-туды, — крикнул ему вдогонку Паша. Лицо его сделалось задумчивым, даже глубокомысленным, и он по новой, смакуя слово, произнес: — Врэдоносыть…

Первое лицо местного руководства было чрезвычайно удивлено, когда в его кабинет вошел невысокий, тщедушный, но решительного вида человечек лет сорока с довеском, в легком сером пиджаке, одна из пуговиц которого болталась на нитке, и, не поздоровавшись и не представившись, поинтересовался:

— Будем поднимать культуру?

— Шо? — переспросило первое лицо.

— Приятно видеть такую близость власти и народа, — констатировал человечек. — Позвольте представиться: Илья Наумович Альтшулер, прислан к вам из Киева директором и администратором Дома культуры. С позволения сказать дом я уже видел. Культуры как таковой пока не встретил.

— Э-э-э… — начальство протянуло Илье Наумовичу руку, с досадой почувствовав, как та предательски повлажнела при слове «Киев», — очэнь прыятно. Та вы сидайтэ.

— Если мы не поднимем культуру, — заявил, оставаясь непреклонно стоять, Илья Наумович, — то боюсь, что сесть нам придется вместе. Ваш клуб находится в состоянии первобытной жути. Мне сделалось дурно, когда я туда вошел. У вас там стегозавры не водятся?

— Стегозавры… не, нэ водятся, — покрываясь испариной, пробормотало начальство. — Фондов нэ хватае…

— Придется изыскать.

— На стегозавров?

— Да к черту ваших стегозавров! У нас тут всё же город, а не село. В свете последних решений, а также диалектической борьбы животноводства с посевными площадями, будем поднимать культуру.

Услышав знакомые интонации, местный руководитель немного пришел в себя и кивнул.

— Дуже своеврэменно, — произнес он.

— Причем поднимать будем как снаружи, так и изнутри, — продолжал Илья Наумович. — За снаружи я беру на себя. А за изнутри подсуетитесь сами.

— А це как?

— Стены в клубе покрасьте! Стулья нормальные поставьте! Сцену отремонтируйте!

— А на яки гроши?

— Изыщите внутренние резервы.

Руководитель вздохнул. «Внутренние резервы» ассоциировались у него исключительно с головной болью и геморроем.

— Хочу сообщить, — безжалостно сказал Илья Наумович, — что в самом ближайшем будущем вы можете смело ожидать комиссию от министерства культуры из Киева. Так что, или вы изыщете внутренние резервы, или вам будет что им показать.

Внутренние резервы изыскались. Через месяц клуб был заново отштукатурен, стены внутри покрашены, сцена разобрана и сложена по новой, а поломанные стулья заменены на целые.

— Вот видите, — говорил Илья Наумович первому лицу, — ведь можно, если постараться. Если до испуга захотеть. Ведь самому же, согласитесь, приятно лицезреть такую прелесть.

— Лыцезрэть… воно да, воно прыятно… — кивало первое лицо. — Илья Наумович, а когда ждаты комиссию из Киева?

— В любую минуту, — отвечал Илья Наумович.

За тот месяц, что Илья Наумович обретался в городке, отношение к нему сложилось странное. Чужак, да еще еврей, да еще затеявший никому не нужную мороку с клубом, вызывал подозрение и даже раздражение.

— Мало нам було санатория, так ще культура понаехала, — ворчали обитатели городка.

Понаехавшая культура меж тем ютилась в клубной гримерке, ходила в одном и том же пиджаке с вечно отрывающейся и не могущей до конца оторваться пуговицей и вскоре стала чем-то вроде местного юродивого. Но когда клуб был отремонтирован, Илья Наумович, используя все свои киевские связи в артистических кругах, принялся творить чудеса. На сцене Дома культуры забытого Богом городка стали появляться эстрадные и цирковые: фокусники, чтецы, акробаты, клоуны, жонглеры и лилипуты. Пустеющий даже в лучшие времена клуб был теперь битком набит по выходным, а от лилипутов местная публика попросту млела. Илья Наумович в одночасье превратился из изгоя в кумира.

— Це ж совершенно нэвэроятно, Илья Нумович, — восторгалось первое лицо. — Вы, мабуть, якэсь волшебнэ слово знаетэ.

— Изыскиваю внутренние резервы, — скромно отвечал Илья Наумович. — А волшебных слов на свете столько, что если из каждого веревку свить, так полруководства перевешать можно.

— Господь з вамы, — испуганно махало руками первое лицо. — Такэ скажэтэ, що слухаты страшно… А шо, Илья Наумович, скоро к нам комиссия из Киева?

— В любую минуту, — привычно отвечал Илья Наумович. — А нам таки есть теперь, что ей показать.

Порядок на концертах, организованных Ильей Наумовичем, царил идеальный. Поначалу за этим строго следили здоровяк Паша, с которым случай свел будущего клубного директора в первый день приезда, и его столь же внушительного вида приятели. Но скоро эта мера предосторожности сделалась излишней, поскольку все без исключения ожидали с замиранием сердца очередного представления и особенно приезда вожделенных лилипутов. Однажды, впрочем, случился конфуз, когда по настоянию свыше Илья Наумович вынужден был пригласить высокопоставленного чтеца, к слову сказать народного артиста республики. Тот, крупный, вальяжный и очарованный собою, с некоторым пренебрежением вышел на клубную сцену провинциального городка и, явно одаривая собою присутствующих, принялся декламировать из Маяковского:

— Разворачивайтесь на марше! Словесной не место кляузе…

Не успел столичный чтец дойти до «товарища маузера», как из публики в него полетел ботинок. Народный до того опешил от такого признания его таланта, что не сразу отреагировал, и лишь раздавшийся во все пальцы свист донес до него суть фиаско. Он бросил в зал испепеляющий взор и свирепо ретировался со