губернии не одну сотню, почти не отличались от этого первого Звенигородского. Причем в женских захоронениях всяких находок, вроде тех, что перечисляет Богданов, попадалось существенно больше, нежели в мужских. И самые курганы над упокоенными под ними древними москвичками благородные древние москвичи насыпали выше «мужских» курганов.

Но язычники вятичи не всегда погребали умерших под курганами. До XII века они вообще всех покойников непременно сжигали. Киевский летописец, побывавший в московской земле, писал, что, кремировав покойника, вятичи «собравше кости вложаху в судину малу и поставляху на столпе на путех». Вот какой вид открывался какому-нибудь страннику, калике перехожему, подходившему к поселению вятичей: при дороге у околицы их града стояли мрачные покосившиеся столпы с кровельками-голубцами наверху и с глиняными урнами под ними, наполненными прахом сожженных. Но одновременно с этим древние жители московской земли хоронили прах сожженных и под курганами. Возраст некоторых курганов с явно кремированными останками в них восходит к VIII веку! Трудно даже предположить, чем руководствовались язычники, «поставляху» кости одних на столпе и насыпая курган над костями других. Но, во всяком случае, оба этих типа погребения у них очень долго сосуществовали.

Богданов делает одно замечательное наблюдение. При раскопках могильников ему никогда не попадалось там оружие, — лишь однажды в мужском захоронении у деревни Сетуни он нашел некое подобие железных ножниц, возможно для стрижки овец, что в принципе может использоваться и как оружие, — и ни разу ему не встретился «костяк» с явными следами насильственной смерти — поврежденный череп и т.п. То есть люди умирали с миром, своей смертью, как теперь говорят. Одновременно с этим Богданов установил, что московские курганы принадлежали не единому племени, а, по меньшей мере, двум племенам. Черепа, найденные им в могильниках, относятся и к славянскому типу, часто встречающемуся в курганах по Днепру, и к финскому типу — ярко выраженной брахицефалической формы. По всем признакам эти племена долго жили вместе. Но при этом, очевидно, нисколько не враждовали. Люди, населяющие московскую землю, никогда не знали войн. Это были исключительно миролюбивые охотники и хлебопашцы. До тех пор пока это было возможно, они предпочитали откупиться от набега силы бранной, нежели ополчаться против нее. Если верить Несторовой «Повести», в IX–X веках вятичи платили дань хазарам, а с середины X — Киевской Руси. Возможно, впервые они познакомились с вооруженным противоборством только в конце XI века, когда их приходил воевать Владимир Мономах, и в последующий период усобиц русских князей, предшествовавший татарскому нашествию.

Практически во всех захоронениях Богданов находил глиняный горшок с углями или рассыпанные угли вперемешку с черепками. Это еще одно важное свидетельство, с одной стороны, о миролюбивом характере, кротком нраве древних жителей московской земли и, с другой стороны, об их представлении об эстетических ценностях. Загробный мир, как себе его представляли язычники, являлся подобием, — несколько, может быть, идеализированным, но все-таки подобием, — жизни земной. И то, в чем человек нуждался в этой жизни, ему непременно потребуется и на том свете. Главной же ценностью земного существования, в частности, у славянских племен, являлась семья, дом и, конечно же, домашний очаг как символ благоденствия семьи. Вот почему, отправляя покойного в путь в мир иной, сродники снабжали его символическим образом загробного очага — горшком с углями.

Это кажется невероятным, но представление о том, что потусторонний мир является в чем-то подобием жизни земной, встречается у русских иногда и теперь. И оно, представление это, выражается не только в обычае бросать в могилу медные монеты, чтобы и там ему жилось безбедно. Известный современный культуролог и фольклорист Иван Алексеевич Панкеев рассказал, что на похоронах где-то на юге России он однажды видел, как в гроб к умершему положили очки. Оказывается, покойный очень любил читать. И родственники, убежденные, что и на том свете он не изменит своему увлечению, позаботились собрать его туда, будто в библиотеку.

Курганов древних москвичей особенно много найдено в Рузском, Звенигородском, Волоколамском, Дмитровском, Подольском уездах. На территории современной Москвы Богданов обнаружил и раскопал несколько групп курганов. О сетуньских курганах, в частности, он так писал: «…Курганы лежат близ самой деревни Сетуни на земле г. Орлова, дозволившего раскопку. Курганы лежат группою (более 20); они поросли леском…»

Вообще, курганы в Москве находились повсюду, вплоть до территории Кремля, но преимущественно все-таки на правом берегу Москвы-реки. Причем, как правило, они располагались именно у самой реки, пусть даже такой небольшой, как Сетунь. Богданов обращает внимание на то, что язычники «выбирали для своего кладбища место близкое к реке, возвышенное, обыкновенно представляющее большой кругозор; почти со всякой местности, занятой курганами, представляется обширный и очень красивый вид». По этой примете теперь можно почти наверно предположить, где именно в Москве были курганы, исчезнувшие еще до начала научного изучения в России древних захоронений. Они вполне могли быть и на всех семи московских холмах, в том числе на Боровицком, в Старом Ваганькове, на Швивой горке, на Воробьевых горах и на месте нынешних монастырей, которые тоже устраивали по тому же принципу — откуда краше вид, — Даниловского, Симонова, Андроникова, и в других местах. До нашего времени курганы вятичей сохранились в Черемушках, Зюзине, Филях, Царицыне, Орехове-Борисове, Ясеневе, Братееве.

Еще во второй половине XIX века местные жители относились к курганам со священным трепетом, как к остаткам загадочной, неведомой им и потому пугающей цивилизации. Насколько почтительным было отношение православных к захоронениям язычников, можно судить хотя бы по такой детали: в селе Черкизове, что на Клязьме, по народному поверью, под одним из курганов был похоронен древний князь с мечом и с сокровищами, но как ни нуждались местные мужички, так никто из них за многие годы соседства с этим вероятным кладом и не отважился попытаться его достать из-под земли. Раскопал курган только Богданов. Никаких драгоценностей, ни хотя бы меча, он там не обнаружил. В другом месте, когда он принялся раскапывать курган, крестьяне хотели его даже избить, полагая, что он, потревожив могильники древних людей, навлечет на деревню гнев их богов. Выйдет им через это натуральное светопреставленье! Хорошо, в конфликт вовремя